Бюро. Пий XII и евреи. Секретные досье Ватикана - [99]

⁵¹.

Нацистам эти старые затасканные методы были привычны. Пытаясь сделать вид, что этой встречи и вручения ноты никогда не было, они просто пытались нейтрализовать и похоронить протест Святого Престола против ужасов, творившихся в Польше. При этом они утверждали, что такой шаг будет выгоден всем.

Открыто игнорируя официальную жалобу Святого Престола, нацисты тем самым выводили его из дипломатической игры и принуждали к молчанию, отказывая ему в каком-либо законном праве вмешиваться в происходящее. Как и ранее, на этот раз дипломатия влияния была единственным инструментом, имевшимся в распоряжении Святого Престола. Столкнувшись с такого рода ситуацией, некоторые страны могли бы избрать путь военной или экономической эскалации или обратиться за помощью к своим политическим союзникам. Однако Святой Престол, придерживаясь принципа беспристрастности, не мог прибегнуть к подобным инструментам.

С учетом слов фон Вайцзеккера, для Орсениго было очевидно, что министр иностранных дел фон Риббентроп, а возможно, и сам фюрер ознакомились с содержанием ноты. Орсениго связывал стремление нацистов замолчать это дело со «стремлением приуменьшить значение того, что ее отклонили».

Прежде чем покинуть министерство иностранных дел, Орсениго оставалось лишь повторить то, что он сказал ранее:

«Повторяю, что никакая держава, оккупирующая ту или иную территорию, не может оспаривать право Святого Престола на защиту религиозных интересов проживающих на ней католиков посредством прямого обращения к властям, которым эта территория подконтрольна. Это как раз случай Вартегау и Генерал-губернаторства»⁵².

Однако затем, несомненно, вследствие напряженности, царившей в ходе этой по меньшей мере неприятной беседы, Орсениго допустил серьезную ошибку. Вместо того чтобы оставить ноту, он взял ее и унес с собой.

Конечно же, он сразу все понял. В своем отчете, где дается точное описание событий, он словно пытается защитить себя, приуменьшая значимость своего просчета. Так, рассказав о том, что фон Вайцзеккер предупредил его, что отказ забрать ноту лишь усугубит ситуацию, Орсениго ограничился лишь тем, что написал: «Мне это не показалось столь уж пагубным»⁵³.

* * *

В Риме отчет Орсениго вызвал смятение. То, что произошло, было совершенно непредвиденно. Монсеньор Саморе бросился к печатной машинке, вставил в нее лист бумаги и стал стучать по клавишам с максимальной скоростью. Он сообщал руководству Государственного секретариата о том, что в своем последнем отчете нунций Орсениго, не говоря этого expressis verbis (открыто), довольно ясно давал понять, что случилось, фразой на предпоследней странице, которой «стремился приуменьшить значение того, что она [нота] была ему возвращена…».

Саморе нисколько не сомневался в том, что произошло на самом деле: «Орсениго согласился забрать ноту…»

Саморе продолжал неистово колотить по клавишам. Орсениго допустил ужасную ошибку при исполнении своей дипломатической миссии. Ему ни в коем случае не следовало забирать ноту.

«Он поступил так, не имея на то разрешения из Рима! Если министерство иностранных дел было бы вынуждено вернуть этот документ в иной форме, у Святого Престола сейчас было бы на руках веское доказательство в виде официального документа, который подтверждал бы случившееся. Для Святого Престола это был бы очень ценный аргумент»⁵⁴.

21 марта 1943 года Бюро решило немедленно телеграфировать нунцию в Берлине следующие инструкции: «Отправьте снова ноту министру иностранных дел (возможно, заказным письмом?) и дайте понять, что, если Святому Престолу более не дозволяется передавать свои жалобы правительству рейха через дипломатические документы, у него не остается иного решения, кроме как высказываться публично»⁵⁵.

Однако минутант Саморе начал догадываться о том, что на самом деле произошло… и стал задаваться вопросом, не слишком ли быстро он дал оценку сложившейся ситуации. Он помнил, что Орсениго получил ноту 10 марта, а значит, она несколько дней пролежала в министерстве. Это нужно было учитывать, поскольку это означало, что ноту увидела и прочитала верхушка нацистского руководства.

Папа Пий XII, которого известили об этом в тот же день, решил:

«Было бы хорошо, если бы кардиналы получили копию всего этого. Вопрос будет поставлен на обсуждение на ближайшем заседании кардиналов 8 апреля»⁵⁶.

Судя по всему, монсеньор Саморе по-прежнему сомневался в том, как следовало истолковывать версию Орсениго о событиях в Берлине. Однако здесь нужна была полная ясность.

Через несколько дней он написал в служебной записке: «Его Превосходительство монсеньор Орсениго дает нам понять, что он унес ноту, предназначенную министру. Он говорит об “отклонении” и “возвращении” (на пятой странице своего отчета), но его объяснения выглядят двусмысленно. Не пора ли отправить – в целях подготовки полного отчета для кардиналов – телеграмму нунцию и попросить его четко ответить на вопрос “забрал ли он ноту” (и, возможно, добавить: “Не забирайте ее в том случае, если вы этого еще не сделали”)?»⁵⁷

Кардинал Мальоне испытывал меньше сомнений относительно действий молодого дипломата. Вот что он написал своей рукой на обратной стороне служебной записки: