Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.) - [52]

Хорошим примером такого рода является реакция журналистов. В России журналисты с успехом исполняли роль «совести общества», и часто именно в их текстах давалась наиболее острая трактовка той или иной проблемы. Нечто похожее мы обнаружили и в ситуации с журналистской интерпретацией проблемы инфантицида в рассматриваемый период. Ограничимся всего двумя случаями, причем начнем с более позднего.

В 1907 г. один из самых выдающихся российских журналистов рубежа XIX и XX вв. В. М. Дорошевич (1864—1922) опубликовал очерк «Детоубийство».[452] То, что он обратился к этой тематике, было неудивительно. Дорошевич уже имел шумную славу исследователя тайн «дна» русской жизни. За десять лет до этого он по примеру А. П. Чехова совершил знаменитое путешествие на Сахалин, изложив результаты в большой серии очерков «Каторга». Уже то, что он сумел проникнуть на остров каторжников, было настоящей удачей. Собрав массу ценнейшего материала, Дорошевич честно и без прикрас донес правду о жизни отверженных.[453]

Вслед за этим наступило время наблюдений за работой российских судов, и Дорошевич стал вести репортажи из залов заседаний. Едва ли не первым его отчетом оказался очерк о детоубийстве. В нем Дорошевич поведал историю о том, как петербургским судом присяжных была оправдана некая Мария Татаринова, 19 лет, убившая свою дочь. Вступая в полемику с воображаемыми оппонентами, Дорошевич заявил, что не собирается обвинять присяжных в ошибке. Все внимание он сосредоточил на анализе причин этого преступления, для чего потребовалось рассказать историю Татариновой.

Текст Дорошевича — искрометный и ироничный, но за каждым его словом скрывается боль. Мы узнаем, что в возрасте 17 лет Мария прибыла со своим мужем из некоей деревни в Санкт-Петербург и там устроилась на завод. Ее муж запил и вскоре бросил ее, оставив без денег.

Сосед по дому, в котором Мария снимала квартиру, некий мастеровой Гомиловский, 34 лет, подло принудил се к сожительству. Вскоре Марии забеременела и родила дочь Клавдию. Гомиловский не только не признан никаких обязательств перед появившимся на свет ребенком, но и начав всячески издеваться над женщиной. Пользуясь своим положением, он выгнал ее из квартиры. Мария продала все свои вещи, заболела и едва не погибла. После того как она дошла до предела отчаяния, она задушила свою дочь и бросила се в отхожее место. «Могла ли она не обезуметь, вы швырнутая с ребенком умирать на улицу?», — вопрошает автор. Далее, как свидетельствует Дорошевич, Татаринова созналась полиции в соде янном преступлении и указала на место, куда был брошен труп девочки. Она рыдала над найденным телом ребенка и вскоре оказалась на скамье подсудимых. «Вот вам и вся “женшина-изверг”, “развратница”, “содержанка”, вот вам и вся се “веселая жизнь” и “ненависть к малютке”». В заключительной части очерка Дорошевич вновь возвращается к оценке решения присяжных. Он соглашается с их решением и дает ему следующую интерпретацию: «Оправдав жертву, доведенную до преступления, они тем самым ответили: виновен тот, кто довел ее до этого. Они обвинили этим, правда, не того, кто сидел на скамье подсудимых, но разве они виновны в том, что на скамью посадили петого, кого следовало».[454]

Дорошевич был мастером коротких рассказов, и в истории о Марии Татариновой ему удалось в немногих словах вскрыть всю суть социальной проблемы. Это была история о страдании простой русской женщины, неопытной и беззащитной перед произволом более сильных и жестоких людей. Это была история о царящих в обществе нравах, возлагающих всю вину за гибель младенцев на их матерей. Дорошевич упоминает в своем тексте о роли отца ребенка, циничного мастерового Гоми- ловского. Он остался без наказания, хотя вина его вполне очевидна. Нет закона, который мог бы привлечь его к ответственности за то, что случилось, и в этом — трагедия. Дорошевич намекает на существующее в России неравенство между полами, которое столь глубоко укоренилось во всем, что многие совершенно не замечают его. Поэтому-то судьи и делают снисхождение к матери-детоубийце, но их решение — всего лишь паллиатив. Нужны более серьезные меры.

Текст Дорошевича появился не на пустом месте, поэтому автор и мог позволить себе ограничиться короткой зарисовкой. Не так поступил его предшественник С. С. Шашков (1841—1882). Его работы были пространны и обстоятельны. Шашков был уроженцем Иркутска и в журналистику пришел на 20 лет раньше Дорошевича. Его расцвет пришелся на третью четверть XIX в. Это был разносторонний человек. Он занимался модными тогда этнографическими исследованиями и писал для столичных журналов. За свою нсдолгую жизнь Шашков снискал славу как один из авторитетных специалистов по этнографии народов Сибири. Кроме того, он был активным глашатаем «женского вопроса» и в этом смысле был одним из первых российских феминистов, посвятил несколько серьезных работ защите интересов женщин.

В 1868 г. в журнале «Дело» вышла его статья «Детоубийство»,[455] в которой он изложил свой взгляд на суть проблемы. Вскоре Шашков еще раз обратился к ней, издав в 1871 г. книгу «Исторические судьбы женщин».