Бытие и сущность - [4]

(Бог есть, или существует). В обоих языках слово «быть» в том смысле, в каком о вещи говорят, что она «есть», проявляет тенденцию замещаться другим глаголом — «существовать».

Коль скоро узус освятил такое употребление слова exister, было бы тщетно ему противиться. Однако следует отдавать себе отчет в том, что таким образом язык заменяет одну двусмысленность другой и рискует умножить непонимание, которого стремится избежать. Если обратиться к «Словарю» Литтре, который в данном случае просто следует за узусом, то exister означает «обладать бытием», т. е. «просто быть, иметься, иметь место в действительности». Но такое определение отнюдь не бесспорно. Вавсяком случае, достоверно известно, что латинское слово, от которого происходит глагол exister, изначально имело другое значение.

Existere— вернее, exsistere— очевидно состоит из приставки ex- и корневого глагола sistere. Образованное от него причастие прошедшего времени status вполне ясно указывает на тот разряд понятий, который им вводится. Sistere может принимать множество значений — «располагаться», «останавливаться», «продолжаться, длиться», а отсюда и «продолжать существовать». Следовательно, exsistere обозначает (как об этом на каждом шагу свидетельствует латинское употребление) не столько сам факт бытия, сколько его отношение к некоторому началу. Чаще всего слово exsistere используется в значениях «показываться», «обнаруживаться», «выходить из» — в том смысле, в каком мы, например, читаем у Лукреция, что vermes de stercore existunt (черви выходят, рождаются из навоза). Помимо прочего, здесь можно увидеть, как со времен классической латыни этот точный смысл сближается со смыслом глагола esse. Когда Цицерон говорил: Timeo ne existam crudelior, то это еще означало: «Я боюсь показаться слишком жестоким», и здесь не составляет большого труда удержаться от соблазна ошибочно перевести existam глаголом «быть». Но когда у того же автора мы читаем, что existunt in animis varietates (…в душах различия), то искушение становится почти непреодолимым. Несомненно, здесь слово existunt по-прежнему означает «проявляются», «обнаруживаются»; но различия в душах открываются наблюдению именно потому, что существуют.

Еще более примечательно, что схоластики, чей философский язык послужил источником нашего философского языка, так долго сопротивлялись соблазну заменить esse глаголом existere. Для них existere значило в собственном смысле ex alio sistere (происходить из другого). Как слово existentia прежде всего вызывало в них представление об essentia cum ordine originis (сущности вкупе с ее происхождением), так existere в первую очередь означало на их языке тот акт, посредством которого субъект возникает к бытию через порождение. Такой субъект удерживается в существовании, но исходя из чего-то другого. Что есть existere, спрашивает Ришар Сен-Викторский в трактате De Trinitate (TV, 12), как не ex alio sistere, hoc est substantialiter ex alio esse (порождаться из другого, т. е. по существу быть из другого)? Если existentia, как скажет позднее Эгидий Римский, появляется вместе с единством essentia и esse, то именно потому, что она порождается этим единством. Таким образом, идея начала, порождения составляет коннотативное значение термина existentia всякий раз, когда он употребляется в точном смысле.

Хорошо известно, что в философском языке XVII в. дело обстояло иначе. В 1617 г., обсуждая в «Метафизике» отношение сущности к существованию, Сципион дю Пле, напротив, жаловался на нехватку нужного слова: «Следует заметить, что в нашем французском языке вовсе нет термина, точно соответствующего латинскому existentia, т. е. обозначающего чистую сущностность, простой и голый факт бытия вещей безотносительно к тому месту или тому рангу, который они занимают в ряду прочих вещей. Что касается слова essentia, которое мы можем передать через essence (сущность), то оно указывает на природу вещи, а значит, на то место или тот ранг, который должен принадлежать ей в ряду прочих вещей». Таким образом, для Сципиона дю Пле слова essence и existence еще звучали как неологизмы; но при этом он говорит так, словно термин existentia уже специализировался на обозначении чистого факта «бытия». Такое же значение имя existence и глагол exister получают у Декарта. Само название «Размышлений о первой философии, в которых ясно доказывается существование {existence) Бога…», а также заглавие книги III: «О том, что Бог существует (existe)», очевидно подразумевают, что в сознании Декарта exister означает etre. Точно так же когда Фенелон пишет трактат, или «Письмо о существовании (existence) Бога», любому читателю ясен точный смысл этого заглавия. Напротив, «Письмо о бытии (etre) Бога» оставило бы читателя в недоумении, так как вместо доказательства того, что Бог «есть», он ожидал бы найти в таком сочинении исследование того, «что Он есть».

Этот смысловой сдвиг, преобразовавший existere в простой заменитель esse, достаточно легко объяснить. В рамках чувственного опыта все известные нам вещи суть existants, потому что все они приходят к существованию в силу некоторого порождения. Экзистенция фактически составляет единственный способ существования, о котором у нас есть опытное знание. Поэтому обо всех вещах, непосредственно постигаемых нами, будет правильно сказать, что они экзистируют, и тем самым обозначить тот факт, что они есть. Однако если бы метафизик пожелал изъясняться на своем терминологическом языке, точно соответствующем метафизическим понятиям, то он говорил бы о всяком «существующем», что оно «есть» вследствие своей