Бытие и сущность - [109]
Задав этот вопрос, мы неизбежно должны покинуть пределы граматики и даже логики, чтобы выйти на уровень ноэтики. В ходе предыдущих рассуждений мы это уже делали, и если посчитали нужным временно отойти от ноэтики, то именно для сохранения, по мере возможности, специфики логического порядка. Но это возможно лишь ценой абстракции, законной самой по себе, однако насилующей психологический опыт, а потому оправданной только в определенных границах. Сама по себе логика никогда не была безразличной к истинности высказываний. Напротив, она обычно определяется как органон, т. е. инструмент, позволяющий (благодаря предварительно полученному знанию мыслительных операций) достигнуть истинного и избежать ложного. Заметим, однако, что это искусство нахождения истинного и избежания ложного не выходит за рамки формальных условий истинного познания вообще, как они проявляются в природе и в самой структуре разума. «Логик, — справедливо говорят нам, — не задается вопросом, истинно или ложно данное утверждение само по себе, т. е. отвечает оно или не отвечает некоторой внеположной разуму реальности — вернее, может ли оно быть подтверждено или опровергнуто некоторым последующим опытом или действием. Ибо суждение может оказаться истинным в силу случайного совпадения, а не рациональной необходимости»[1097].
Итак, логическое искусство опирается на знание формальных условий истинности наших суждений. Однако психологически его применение неотделимо от спонтанной веры в истинность или ложность высказываний самих по себе. Даже названия, которые логик дает предложениям, разделяя их на утвердительные и отрицательные, наводят на мысль, что это в самом деле так. Нам трудно воообразить утверждение, которое в первой интенции не было бы истинным. Предложение «все люди смертны» предстает в форме утвердительного суждения именно в силу того глубокого убеждения, что в реальности все люди в конце концов умирают. Всё, что утверждается, утверждается в качестве истинного; и всё, что отрицается, отрицается в качестве ложного. Вот почему логики так явно колеблются в отношении самой природы исследуемых фактов. Те же самые люди, которые начинают с констатации безразличия своей науки к фактической истиности высказываний, затем силятся показать, что если она и не гарантирует такой истинности, то, по крайней мере, предполагает ее. Например, некоторые говорят, что всякое логическое утверждение заключает в себе некоторое предварительное гипотетическое экзистенциальное суждение, которое, однако, не считается нужным сформулировать. Таким образом, в нашем классическом примере на самом деле мыслится следующее: «Если есть люди, они все смертны». В действительности, если людей нет, всякое утверждение на их счет лишено смысла. Другие сперва заявляют, что логика не требует иного существования, кроме существования понятий как таковых, т. е. просто их абстрактной возможности; а затем добавляют, что «всякое суждение претендует на истинность» и в этом качестве утверждает существование (в каком бы то ни было смысле) субъекта или отношения между субъектом и атрибутом. Например, если я говорю: «Петр болен», я имплицитно утверждаю существование Петра: ведь его определение в качестве больного не имело бы смысла, «если не предположить, что Петр существует»[1098].
Никто не собирается оспаривать, что именно так обстоит дело в опыте конкретного мышления. Несомненно, в обиходном языке предложение «Петр болен» нагружено экзистенциальным смыслом, причем двойным. Ибо, произнося его, мы не только мыслим существующим Петра, в отношении которого утверждаем болезнь, но и саму болезнь мыслим существующей существованием субъекта, который страдает от нее. Таков реальный и, если можно так выразиться, жизненный смысл этого рода предложений. Но отсюда еще не следует, будто для логика оно содержит в себе этот двойной смысл или даже только один из двух смыслов. Сам факт, что логик может вполне корректно использовать его в качестве логического примера, служит тому подтверждением. Ведь всё наше обсуждение предполагает, что данное предложение — не просто используемый логиком пример. Если же оно не более чем пример, то в действительности не заключает в себе никакого реального существования. Более того, оно не заключает в себе (если говорить с точки зрения психологии) даже понятия возможного существования. Конечно, для того, чтобы высказывание было истинным, Петр должен существовать. Но какой логик станет утверждать, будто используемые им примеры суть истинные высказывания? Пока его мысль удерживается на уровне логики, существование в ней отсутствует: логик его не мыслит[1099].
Это правда, что с психологической точки зрения всякое утверждение относится к существованию. Но нельзя ввести существование в логику, не смирившись со смешением порядков. Признаемся также, что подобного смешения трудно избежать, поскольку оно проистекает из уже указаной фундаментальной двойственности глагола
