«Быть может за хребтом Кавказа» - [37]

Много позже пойдут шутки о «Чацком», который остепенится, станет важным генералом; раздадутся голоса, что если б Грибоедов знал, каково будет царствование Николая, то он, возможно, пошел бы «дорогой Лермонтова» (не потому ли, между прочим, Лермонтов хотел писать о Кавказе Ермолова, Грибоедова?). Если бы знал…

Повторим, что в 1829 г. в лучшем культурнейшем кругу Москвы и Петербурга, в кругу Пушкина, Вяземского и их друзей, царило почти полное единодушие, все радовались дипломатическим, государственным успехам Грибоедова: вчера — в крепости, сегодня — полномочный министр; тайными агентами были зафиксированы разговоры в обществе о «возвращении времен Петра и Екатерины». Это понятно: при тех царях талантливые люди, в том числе и литераторы, служили — и весьма успешно.

Разве что близкий к декабристам Катенин ворчливо высказал неудовольствие грибоедовской карьерой: «Он лезет в гору ужасно… Бог расточает блага тем, которые дали обет быть ему верными» (текст после отточия написан по-французски) [Катенин, с. 121–122].

Дали обет… В биографии, пожалуй, каждого благородного, мыслящего человека, согласившегося служить после 14 декабря, можно отыскать один или несколько эпизодов, когда его «испытывают на лояльность», требуют того, что Генрих Бёлль в одном из романов назвал «причастием буйвола».

Булгарин был на большом подозрении, дружил с Рылеевым, пробивал в печать «Горе от ума»; испугавшись после 1825 г., стал доказывать преданность властям, подал несколько «благонамеренных записок», но царь и Бенкендорф не торопились, присматривались; и только когда Фаддей представил секретный донос на Погодина, Вяземского и Пушкина^[18], его полюбили, буквально через несколько дней (в октябре 1826 г.) поощрили, дали чин, взяли на службу — причастие буйвола…

Другой вчерашний вольнодумец, отставной полковник Дубельт, также просится на службу, и ему сразу предлагают должность в тайной полиции — Третьем отделении. Полковник должность берет, становится генералом, начальником знаменитого учреждения (впрочем, постоянно пытаясь уговорить себя и ближних, что сделал это с целью «благородного служения»).

Булгарин, Дубельт — примеры сравнительно простые… Но вот более сложный случай — карьера умного и благородного генерала Николая Раевского-младшего. Как и Грибоедов, этот близкий к декабристскому миру человек желает послужить отечеству. Он также отправляется на войну, где ему позволяют действовать по-своему, но притом внимательно следят более всего за сношениями с разжалованными мятежниками. Много лет он удачно воюет, отдает кавказским кампаниям усердие, талант, здоровье, но при первом же удобном случае генерала выкидывают в отставку, и ему ничего не остается, как умереть на 42-м году жизни… Однако даже такую трудную, гибельную карьеру, даже ее разрешили Раевскому только после определенных его слов и поступков: пришлось предъявить власти явные доказательства лояльности. В 1828–1829 гг. Раевского несколько раз представляли к высоким орденам и чинам за несомненные боевые удачи — и каждый раз «высочайшего соизволения не воспоследовало». Только когда Раевский написал просительное, в сущности униженное письмо Бенкендорфу, награды были даны (переписка о награждении Раевского [ЦГВИА, ф. 482, № 64].

Пушкина испытывают несколько раз: во время первой беседы с Николаем I, затем — приказом составить секретную записку «О народном воспитании». Поэта освободили из ссылки, но полного доверия нет; позже (в 1829 г.) ему также предлагают службу в Третьем отделении (Пушкин поблагодарил и отказался); еще позднее — испытание камер-юнкерством, придворной службой.

Причастия буйвола требовали, но так и не получили…

Уверенно можем говорить также и о нескольких попытках «причастить» Ермолова. Всезнающий московский почт-директор Александр Булгаков восклицал в письме к брату: «Только в городе и разговору, что об Ермолове… Всякий спрашивает, что с Ермоловым будет? Как не попал ни в Совет, ни в другие назначения, как не смягчено удаление его и пр.? Может быть, и было ему предложено, но по нраву своему все отказал, предпочитая отставку» [РА, 1901, № 9, с. 27].

Если б у Николая вышло, унизившийся, прирученный генерал мог бы снова получить войско, управление…

Не вышло.

Что же касается Грибоедова, то его разрыв с Ермоловым, обида старого генерала, сближение с Паскевичем для царя и Бенкендорфа — признаки настоящей лояльности, причастие… Скоро, очень скоро им пришлось бы убедиться, что перед ними отнюдь не Булгарин или Дубельт; вскоре, конечно, потребовали бы новых «причастных оборотов» — и не получили бы!

Но как мало времени впереди…

Пока же автор «Горя от ума» сам себе инструкции пишет — и сам выполняет. Незаменим.

Сам себе…

Центральный государственный архив Грузинской ССР, фонд 2, дело № 2211, напечатано в VII томе «Актов…» под № 607. Сразу скажем, на этот раз почерк Грибоедова абсолютно исключается — рука писарская…

Паскевич — тифлисскому военному губернатору генералу Сипягину; секретно:

«Вашему превосходительству небезызвестно, что статский советник Грибоедов назначен министром при тегеранском дворе, и я имею сведения, что он в непродолжительном времени приедет в Тифлис. Зная, сколь большое влияние наружные оказательства имеют на здешний народ, и в особенности на персиян, я прошу Вас при приезде г. Грибоедова оказать ему все почести, настоящему назначению его приличные, тем более что молва о них, конечно, дойдет и до сведения министерства персидского; поелику же есть высочайшая воля, чтобы г. Грибоедов прежде его отъезда виделся со мною, то я прошу Ваше превосходительство для проезда его до места моего пребывания приказать снабдить его самым безопасным конвоем и во время пути оказывать ему возможные пособия. 6 июня 1828 года».