Быть может, история любви - [4]

~ ~ ~

Обзвонив всех знакомых медиков, Виргилий сумел договориться, что его примут в отделении рентгенологии уже на следующий день.

В результате обследования он не сомневался. Женщина бросила его, однако роман с ней изгладился из его памяти. Следовательно, речь шла о неврологическом заболевании. Видимо, был поврежден центр памяти, и болезнь, прогрессируя, стирала целые куски жизни. Иногда он сосредоточенно вслушивался в себя, и тогда ему казалось, что он слышит свист косы, разящей направо и налево. Конечно, медицина не стоит на месте. Но нет смысла тешить себя пустыми иллюзиями.

Я умру, подумал Виргилий. Он снова и снова произносил эту фразу вслух. Он был уверен, что конец близок. По спине пробежал холодок. Он боялся смерти — не потому, что его не станет, он давно считал себя чужим в этом мире, — но потому, что смерть уравняет его со всеми. Труп лишен индивидуальности. Виргилий боялся смерти не из-за инстинкта самосохранения, а из чувства противоречия.

Он притушил свет и устроился на диване. Гладил пальцами неровности, шероховатости и проплешины ткани, контуры дыры, прожженной сигаретой. В поисках новых знаний и ощущений он ощупывал окружающие предметы и воображал себя Элен Келлер,[1] читающей шрифт Брайля. В этой квартире он прожил семь лет. Она приспособилась к нему, как приспосабливается обувь к ноге. Но происходит ли нечто подобное с миром? И когда мы умрем, сохранит ли материя следы нашего бытия? Сохранятся ли на земле атомы наших мыслей? Что ж, — думал Виргилий, — квартира никуда не денется, друзья будут жить, как жили, а мои книги и диски послужат кому-нибудь другому.

Он не стал экономить на ужине. Зайдя на сайт Bon Marché, заказал еды и три бутылки Шато-Паркер. Заказ доставили через полчаса. Вкусный ужин немного разогнал мрачные мысли. Он сел слушать любимые пластинки. Музыканты разных стран и эпох дали в гостиной великолепный концерт в его честь. Виргилий всем существом впитывал ноты; они представлялись ему лимфоцитами, побеждающими болезнь.

С бокалом вина в руке он бродил по своей двухкомнатной квартире, испытывая острое желание оставить отпечатки пальцев на каждом сантиметре этого пространства. Изгибы, гребни, дуги, завитки и спирали подушечек его пальцев окаменеют. Эти доказательства того, что он существовал, переживут любую уборку, любой ремонт. Они съежатся в безвестности бесконечно малых величин, ожидая, когда их обнаружат археологи. Виргилий читал статью о древних гончарах, которые, вращая круг и вытачивая формы, сами того не зная, записывали, как на пластинку, свои речи. Его квартира хранила миллионы микробороздок — записей монологов и бесед.

Виргилий силился вспомнить Клару, но не мог. Перетряхнул всю свою жизнь за последний месяц, начиная с той самой вечеринки: поздние посиделки с Армель в «Терминюс», телефонные звонки родителей, соседку, одолжившую презерватив, работу в агентстве, светские выходы, фильмы, которые он посмотрел, книги, которые он прочитал. Взяв лист бумаги, он восстановил почти все, что занимало его изо дня в день. Но Клары нигде не было. Болезнь уничтожила ее.

Он откупорил вторую бутылку вина. Сквозь пьяную дымку ему виделось, как эта загадочная женщина расхаживает по его квартире. Вот она берется за ручку двери, ведущей на кухню, открывает холодильник, наливает стакан соевого молока, выходит из душа, обернувшись в полотенце. Он искал хоть какие-нибудь следы ее присутствия; заглянул под кровать, вытряхнул все из шкафов, перерыл аптечку. Тщетно. Ни сережки, ни чулка, ни волоска, ни тюбика с увлажняющим кремом. Ничего. Из-за шума, доносившегося от соседок, Виргилий не сразу решался пригласить даму к себе. Может быть, Клара у него и не бывала.

Выходит, он упустил последнюю любовь и ему предстоит умереть в одиночестве. Да еще так рано. Лучше бы сперва состариться, стать седым, морщинистым, скрипучим дедом. Смерть нуждается в прелюдии, подобно соитию. Усталость, утрата иллюзий, болезни — вот ласки и поцелуи, расслабляющие тело и позволяющие смерти овладеть нами, не причинив боли. Виргилий не был готов к смерти; сколько страданий и драм здесь еще можно пережить!

Но настало время подводить итоги. Если бы ему пришлось описать того, кто вот-вот покинет этот мир, он сказал бы так:

Ему тридцать один год. Вес семьдесят два килограмма. Одевается всегда одинаково: брюки из темного вельвета, свитер с вырезом в виде V, клетчатая рубашка, английские ботинки. У него старая модель мобильного телефона, достаточно прочная, можно ронять каждый день. Три раза в неделю он занимается йогой в большом спортивном клубе на площади Республики. Верит, что в этом бесхребетном мире нельзя жить без принципов. Дарит исключительно подсолнухи. Смотрит исключительно черно-белые фильмы, а если вдруг возникает желание посмотреть какой-нибудь цветной фильм, специально настраивает телевизор, чтобы убрать цвет; слушает только виниловые пластинки, пьет цикорий, пользуется всегда одними и теми же ручками — оранжевым «Биком» с черным стержнем. Вообще он любил старые вещи — одежду, фильмы, книги. Они выдержали натиск жизни, они опытны и мудры. А новые еще не дозрели и ничего не смыслят в нашем одиночестве.