Быт и культура древних славян - [27]

О том, что в Древней Руси был обычай отвозить умершего к могиле на санях, говорят и сведения об отдельных лицах, которые, почувствовав приближение смерти, садились в сани и просили отвезти их в церковь, а также и сложившееся выражение: «сидеть в санях», что было равнозначащим стоять перед лицом смерти.

Владимир Мономах в своем поучении говорит: «Седя на санех, помислих в души своей»…

На Руси этот обычай стал исчезать лишь в XIV в., но в Москве, при великокняжеском дворе, удержался еще некоторое время, а на Украине в народе пережитки его встречаются еще и поныне, причем в сани запрягались не лошади, но волы[151].

Анучин и Волков дали обильный литературный материал о погребении в санях не только в XVII в., но и в XIX ст., а ряд славянских этнографов указал на существование этого обычая у современного населения западных окраин Карпат, Киевской и Вологодской губерний России, в Словакии, у поляков и у сербов в Болевацком краю. Однако следует отметить, что этот обычай встречается и за пределами славянства, у финнов, вотяков, пермяков, черемисов, зырян и далее у вогулов, чувашей, самоедов, лапландцев и коряков, которые действительно хоронят покойников в санях. Одно время Д. Анучин ставил вопрос, не усвоили ли славяне этот обычай у финнов, но впоследствии он и Ф. Волков, на основании обширного материала, пришли к заключению, что этот обычаи не заимствован, но является древним, местным, собственно славянским.

В этом утверждении Волков пошел еще далее, указав ему аналогии в галльском, персидском и индийском фольклоре и установив его существование еще в праарийскую эпоху. Основанием к его возникновению послужило представление о долгом пути, который душа должна была пройти, прежде чем вступала в новую жизнь».

Однако такое смелое утверждение следует признать искусственным. В этом обычае необходимо различать как положение покойника в сани и перевезение его к могиле, так и самое погребение в санях. Первое, судя по климатическим условиям, могло быть общим для всей Руси и финнов, так как сани у них были первым средством передвижения; что же касается второго, то археологические находки не дают точных доказательств, чтобы можно было отрицать финское влияние на этот обычай. В южной области России были открыты могилы со скелетом, посаженным на двухколесный возок; этот обычай свойственен всем установившимся культурам Европы (начиная на западе с галлов) и связан с уже описанным положением в могилу коней, собак и ладьи.

Теоретически нельзя возразить против существования этого обычая у славян, в особенности в тот период, когда они уже имели двухколесные возы[152]. Однако могилы, в которых такие находки открыты, ничем характерным не подчеркивают свою принадлежность к славянским погребениям, но скорее дают возможность делать предположения противоположного характера.

Следует еще упомянуть из предметов, встречаемых в славянских могилах, особые плетенки из ремня, которые связывались с представлением о какой-то загробной дороге в рай и о которых говорит еще в XVI в. житие Константина Муромского, называя их «Ременная плетения древолазная». Значение их точно не выяснено; что же касается объяснения Котляревского, считавшего их за подобия лестниц, по которым души умерших восходили «на гору», то его следует признать слишком искусственным.

VII. ТРИЗНА, ПОМИНАЛЬНЫЕ ТРАПЕЗЫ И СВЯЗАННЫЕ С НИМИ ОБРЯДЫ

Интересной подробностью описанного ибн-Фадланом погребения является погребальное торжество и связанное с ним пиршество. Другие источники свидетельствуют, что они были и у славян и назывались по ст. сл. «тризна» и «страва». Упоминание о тризне встречается прежде всего у русских славян. «Аще кто умряше, творяху тризну (в нек. рукоп. — трызну) над ним и по семь творяху кладу велику и възложахуть и на кладу, мертвеца сожьжаху»… — говорит летописец о погребении у радимичей, вятичей, северян и кривичей (Лавр. лет. 3, 13). В той же летописи повествуется и о тризне с «питием», которую устроила кн. Ольга над могилою кн. Игоря… «Да поплачюся над гробом его (мужа) и створю трызну мужю своему… и повеле людем своим съсути могилу велику и яко соспоша и повеле трызну творити. Посем седоша деревляне пити и повеле Ольга отроком служит пред ними»… Под 969 г. в летописи есть запись о том, что сама Ольга, будучи христианкой, «заповедала не творити трызны над собою» (Лавр. лет. 66). Тризна, как древний языческий обряд на Руси, упоминается еще в житии Константина Муромского: «ни тризнища, ни (б) дыни не деяху, ни битвы»…

Относительно поминальных трапез у других славян точных сведений не имеется. Польская хроника, говоря о погребальных обрядах, не упоминает о тризне. О полабских славянах Саксон Грамматик (изд. Holder’a, 276–277) рассказывает, что их князь Исмир в палатке, возле могилы, правил пир в память своего умершего брата, но была ли это собственно тризна, сказать нельзя. О подобном же угощении в 593 г. где-то в Валахии, которое устроил князь Мужок своему умершему брату, говорят югославянские источники. О большом пиршестве над могилою Атиллы рассказывает Иордан, а употребленное при описании славянское название «strava» дает возможность предполагать, что торжество это совершалось по обычаю славян древней Венгрии, над которыми он владычествовал