Быстроногий олень. Книга 2 - [10]

Девушка наскоро вытерла мокрое лицо. Вспыхнувшая с особой силой ненависть к Эчилину вытеснила страх перед ним. Теперь она думала о том, что ей надо не сидеть в углу со слезами на глазах, а что ей надо пойти и всем доказать: «Эчилин лживый человек, он очень и очень злой человек…»

«Да, да, надо делать так: хватит терпеть! Мне помогут, мне обязательно мои друзья помогут!»

Так оно и вышло. На помощь Тимлю пришла Оля. Она вбежала в ярангу Эчилина, схватила Тимлю за руку и повела за собой, приговаривая:

— Идем, идем, Тимлю, ко мне. Мы заставим Эчилина откусить свой лживый язык; идем смелее за мной, Тимлю!

«Что же мне осталось делать? — мрачно рассуждал Эчилин, посасывая трубку в пологе своей яранги. — Отняли они у меня силу, совсем отняли. Скоро, наверно, и мальчишки безнаказанно в меня камнями бросать станут. Такая вот жизнь у тебя наступила, Эчилин…»

Неожиданно чоыргын полога поднялся, и Эчилин увидел улыбающуюся физиономию заведующего торговым отделением. Без удивления он подумал о том, что обрадовался приходу гостя. Как-то уж сумел этот довольно частый у него гость понравиться ему, хотя Эчилин не мог сказать себе толком, как это — вышло.

— Заходи, заходи ко мне, чаю попьем, — засуетился Эчилин, — вот только жена моя куда-то ушла, ну да ничего, я и сам… сам как-нибудь…

Савельев сел на белую шкуру оленя, постланную для него Эчилином, пристально всматривался в лицо хозяина. О клевете на падчерицу и на председателя колхоза, пущенную Эчилином по поселку, он уже знал.

«Шипишь, как змея шипишь, а вот ужалить как следует не можешь», — думал Савельев об Эчилине.

Подогрев на примусе чайник, Эчилин расставил перед гостем чайную посуду.

— Вот посмотри на мою голову, видишь, сколько седых волос? — спросил Эчилин, наклоняясь почти к самому лицу гостя. — Так вот, когда это было, чтобы старика с седой головой молодые не почитали? А вот падчерица моя так поступает, словно меня и на свете нет. Уходит куда и когда ей вздумается, никогда совета не спрашивает.

— О, как же это можно? — изумился Савельев. — Это нехорошо. У нас, у русских, так не принято. Молодежь всегда должна стариков уважать. Так наши школы учат, так правительство учит.

— Школы учат, — иронически улыбнулся Эчилин. — Разве этому наша учительница учит? Не она ли падчерицу мою совсем испортила? Непослушной сделала?

— Молодая совсем еще учительница, сама не понимает многого, — сокрушенно вздохнул Савельев. — Вот как-нибудь поговорю с ней, а то, быть может, и в райисполком напишу, чтобы поругали ее как следует. У нас, у русских, такое не принято, чтобы родителей дети не слушались…

— У вас, у русских, не принято, — снова иронически улыбнулся Эчилин. — Хорошо, если бы все русские рассуждали так вот, как, допустим, ты рассуждаешь…

— Да, да, это было бы неплохо, — отозвался Савельев, — так мы и думаем. А на этих молодых, вот как Оля, пожаловаться следует… Это они по молодости, по глупости… Я как-нибудь поговорю с Олей.

В шатре яранги послышались чьи-то быстрые шаги. Эчилин поднял чоыргын и впустил в полог Петра Ивановича Митенко.

— Ты… Ты чего это на Тимлю наболтал? — тяжело дыша, еле сдерживая негодование, спросил у Эчилина Митенко. Косматые брови его, сдвинутые к переносью, сжатые кулаки не предвещали ничего доброго: Эчилин знал, каким бывает в гневе Митенко.

— Значит, прибыл домой, долго ты ездил, соскучились по тебе янрайцы, — миролюбиво сказал он, пытаясь остудить гнев Митенко.

— Нет, лиса, ты мне окажи, почему нехорошее о Тимлю болтаешь? — Митенко еще ближе подвинулся к Эчилину. — Ты скажи мне, когда переделаешь свою паскудную душу? До каких пор ты будешь честных людей за ноги, как собака бешеная, хватать? Все простили тебе янрайцы: и то, что ты когда-то грабил их, и то, что ты дружил с этим вонючим псом Стэнли. А ты… как ценишь ты все это? Шкура ты волчья, а не человек. Не один раз уже мне приходилось с тобой таким громким голосом разговаривать, а толку, вижу, мало! Но теперь не то, что двадцать лет назад! Сейчас тебе никто не позволит обижать честных людей! Выйди на улицу, и ты увидишь, что над тобой малые дети смеются! А камусы, из которых Тимлю торбаза сшила, я сам ей у оленьих людей купил. За это она мне рукавицы сшила. Ясно тебе? Сейчас об этом уже весь поселок знает. Советую тебе откусить язык и выплюнуть собакам!

Тряхнув в гневе Эчилина за шиворот, Митенко так же внезапно, как вошел, покинул ярангу.

Тимлю не вернулась в ярангу к Эчилину. Приютила ее у себя Пэпэв.

6

После ухода Тимлю Эчилин долго лежал в своем пологе, выкуривая трубку за трубкой. Ощущение бессильной злобы изнуряло его. Эчилину не хотелось верить, что падчерица навсегда вырвалась из его рук.

«Неужели я стал уже совсем бессильным? Почему ни один из моих капканов ничего не поймал? Разве не я совсем еще недавно думал приручить к себе этого волка Айгинто, сделать его своим послушным щенком? А что из этого вышло?»

Опрокинувшись на оленьи шкуры, Эчилин закрыл глаза руками, с трудом подавляя в себе желание накричать на жену, безмолвно возившуюся с чайной посудой. Ему чудилось, что в груди его клубится едкий, удушающий дым от костра, которому так и не суждено вспыхнуть жарким пламенем удовлетворенной мести.