Быстроногий олень. Книга 1 - [91]

Переходя от палатки к палатке, Айгинто и Гэмаль всюду находили охотников мрачными, унылыми.

— Неразумное старик Анкоче выдумал. А вы послушали его, в пургу людей повели, — простуженным голосом сказал в одной из палаток Нотат. Пожилому охотнику нездоровилось, но он никому не говорил об этом.

— А мы давно уже или умом мальчишек, или умом стариков полоумных живем, — злорадно подхватил Эчилин.

Айгинто хотел было ответить не менее резко, но Гэмаль дернул его за рукав.

— Да, пока плохо получается, — вздохнул парторг, — мы вот с Айгинто тоже были сердитые. Я так сильно рассердился, когда капканы перезаряжал, что кусать рукав кухлянки стал, снег ногами копать.

Охотники с любопытством и недоумением посмотрели на Гэмаля. То, что он честно и прямо рассказал о своем отчаянье, которое оказалось таким же, как и у них, понравилось многим: не ругается, не стыдит, силой своей не хвастается, честно сознался, что и ему тяжело.

— Плохо, друзья, нам не потому, что мы пурги испугались, — продолжал Гэмаль. — Беда в том, что пока пользы нет от того, что сидим мы здесь в пурге.

— Вот-вот, ты, Гэмаль, всегда умеешь сказать, о чем люди думают, — оживился Нотат. — Без толку мучаемся!

— А Гэмаль вот добился толку, теперь всех научит, как обмануть пургу! — выкрикнул из-за спины брата Гивэй. — Из собственной кухлянки он как бы палатку делает: на колени встанет, руки в рукава просунет и так внизу, под кухлянкой, перезаряжает капканы. Вот посмотрите, как получается!

Гивэй схватил лежавший в палатке капкан, упал на колени и в точности все проделал так, как только что рассказывал. Охотники повеселели. Некоторые из них и сами попытались тут же повторить опыт Гэмаля.

На следующий день от мрачного уныния, которым были охвачены янрайцы накануне, не осталось и следа. Теперь они уже могли справиться с метелью. К тому же старик Анкоче оказался глубоко прав. Голодные песцы, лишенные возможности охотиться в пургу за мышами, слепо шли на приманки. К вечеру не было охотника, который не вернулся бы в палатку без песца.

25

В бушующую пургу вышел из Янрая самый молодой охотник, Эттын. Сбиваемый ветром, он часто падал, с трудом подымался и шел дальше. Всего час назад Эттын чувствовал себя несчастным человеком. Шутка сказать, как раз именно тогда, когда все охотники, несмотря на пургу, пошли ловить песцов, его оставили дома лишь потому, что он немножко простудился. Ну, что ж такого, что в голове его жар. Пурга ее быстро остудит. И Эттын все же удрал от матери. Не такой он человек, чтобы оставаться дома, когда все комсомольцы вышли на капканы.

Все чаще и чаще останавливался Эттын, чтобы отдышаться. Иногда ему казалось, что он заблудился, но юноша гнал тревожную мысль прочь и упрямо двигался вперед, разыскивая палатку бригады Рультына.

Сотни вихревых столбов, ввинчиваясь в снег спиралью, выписывая концентрические круги, мчались по снежной долине. Эттын, задыхаясь, отворачивал от ветра лицо, но казалось, что ветер дует со всех сторон.

Наконец Эттын убедился, что окончательно сбился с пути.

«Что же мне делать?» — в растерянности подумал он. Мысль о том, что он может бесполезно проблуждать, тогда как его друзья будут ловить песцов, приводила Эттына в отчаяние.

«Охотник называется, комсомолец, в пургу заблудился! Дома такому сидеть надо! Из мамкиных рук чаек пить!» — не щадил себя Эттын, шагая куда-то наугад.

Когда ноги совсем отказались итти, Эттын лег прямо на снег, засунул голову и руки внутрь кухлянки. Таяли от дыхания сосульки на опушке малахая, холодные капли ползли по лицу. Облизывая пересохшие, жаркие губы, Эттын прикладывал руки к горячему лбу, чувствуя, как голова его разламывается от боли.

Постепенно юношу занесло снегом, и он погрузился в тяжелый, зыбкий сон.

Проснулся Эттын, когда у него затекли и замерзли ноги. Надо было встать, потоптаться, чтобы как-нибудь согреться. Но вверху, над снежным сугробом, с прежней силой бесновалась метель. «А может, так полежать, может, ничего с ногами не случится? Померзнут-померзнут, да и согреются?» И чем дольше Эттын лежал без движения, тем сильнее всем существом его овладевала эта страшная мысль. Боль в ногах была нестерпимо резкой. «Как же так? Что же это получается? Не меня ли настоящие охотники учили ноги беречь? Вот перестану их чувствовать, станет тепло им, и тогда я никогда не выберусь из своей снежной берлоги».

Эттыну вспомнился рассказ Ковалева о сталинградском бойце, как тот полз и полз под огнем. С какой жадностью вслушивался тогда Эттын в каждое слово секретаря райкома. Захваченный его рассказом, Эттын представлял себя тогда на месте бойца и думал, что он, комсомолец, молодой бесстрашный охотник, сделал бы то же самое — дополз бы до цели.

Собрав все силы, Эттын повернулся вправо, влево, взломал снежную корку, вскочил на ноги. В размякшее, обмороженное лицо жестко ударило колючим снегом. Эттын трясся и, чтобы унять дрожь, стал топтаться на одном месте, выстукивая зубами дробь.

Задохнувшись, Эттын упал на колени, втянул голову в плечи. «Нельзя сидеть!.. Двигаться! Двигаться! — кричал он себе. На миг ему представилась заботливая, встревоженная его болезнью мать. — Обманул. Обманул я ее. Больной в пургу ушел. Плачет, сильно плачет она теперь».