Былое, нынешнее, грядущее - [7]

Горечью листопада коснулся этот тихий упрёк сердца Лебедяны, а в спину ей дышала холодом беда – огромная, как закрывшая солнце туча. Померк свет в окнах, посерел, нахмурился ясный день: шла следом за жарой освежающая гроза. Зашумели под порывами крепкого, сильного ветра деревья в княжеском саду, и беда встала перед Лебедяной во весь рост, заслонив собою всю её жизнь, навалилась на плечи, и под её тяжестью княгиня Светлореченская едва дышала. Примеряя ожерелье, видела она себя в медном зеркале: побледнели губы, пропал румянец, а в глазах расплескалась тёмная, ненастная ночь. Непроглядная тоска простёрла над ней крылья.

– А вот ещё серёжки такие же, – сказал Искрен. – Как раз к этому ожерелью!

Лебедяна примерила все украшения из шкатулки. Все вокруг восхищались и ахали, а для княгини существовал лишь взор Искры – влажный, полный тоски и боли, вопрошающий: «Как ты могла не дождаться меня, лада?» Всё накрыла собою эта беда – все годы, прожитые княгиней без этих очей, без уст, молчаливых и горько сжатых. Лишь казалось ей, что она жила, но не жизнь это была, а чужая тропинка, на которую Лебедяна свернула по ошибке. Заблудилась... А за окнами уже громыхало, и шлёпали по земле первые крупные капли.

– Ну так что же, душенька моя? – спросил князь. – Что ты выбрала? Что тебе по нраву?

– Труден выбор, – молвила Лебедяна, посмотрев на мастерицу и снова обжегшись сердцем о её пристально-горький взгляд. – Все украшения хороши. Но больше всех мне приглянулись эти смарагды...

Все согласились, что самое первое ожерелье с зелёными самоцветами и серёжки к нему были княгине более всего к лицу.

– Ну, тогда их и берём, – заключил князь. – Позвать ко мне моего казначея!

Он расплатился с Искрой и пригласил её отобедать. Та не отказалась. Остатки жареного лебедя убрали, внесли новые кушанья и напитки; Искрен был оживлён и весел, пил и ел с удовольствием, белогорская мастерица от него не отставала, опрокидывая в себя кубки, а Лебедяна сидела тиха и бледна, будто только что похоронила кого-то близкого и любимого... Дышала её грудь, видели глаза, но её не покидало чувство, будто жизнь вдруг кончилась, и не будет уже более ничего. Ни рассветов с закатами, ни цветения яблонь по весне, ни соловьиных трелей.

А князь между тем договорился с Искрой, что она станет делать украшения для княгини и далее. Договор скрепили пожатием рук и выпили за успех и процветание молодой, но чрезвычайно даровитой мастерицы. Если б глаза князю не застилал весёлый хмелёк, увидел бы он, как смотрела женщина-кошка на его жену – жадно, неотрывно, сквозь пелену горечи, а та под её взором застыла мраморной статуей. Не выдержав, княгиня закрыла очи: тошно ей стало смотреть на белый свет.

Князь велел звать музыкантов. Пошли пляски: лихо выбивали дружинные мужи каблуками дроби, встряхивая кудрями и подбоченясь, да и сам Искрен не удержался и тоже пустился в пляс.

– А ты чего сидишь, ладушка? – весело воскликнул он, подмигивая супруге. – А ну-ка, пойдём!

Поплыла княгиня по каменному полу, точно лебёдушка по глади тихого озера – не улыбаясь и ни на кого глаз не поднимая. Печаль таила она в душе, а все думали – скромничала.

Как коршун серую уточку, настигла её в пляске Искра, и Лебедяна вздрогнула. Всем взяла женщина-кошка – и станом стройным, и очами глубокими, а изгиб её бровей заставил бы сердце любой девушки ёкнуть. Но нужна ей была не любая, а только та, в поисках которой она и пришла сюда...

После застолья хмельной князь был добр и радушен. Он оставил мастерицу ночевать, отведя ей лучшую из гостевых опочивален. Княгине же этой ночью не спалось, в смятении пребывала её душа. Догадывалась она, что за беда её постигла, но горько и страшно было поверить, что прожила она не свою жизнь, согласившись выйти за князя Искрена. Неужели ошиблась она, толкуя знаки и сны, и вовсе не владыка Светлореченской земли был её суженым? Правильность выбора пары обычно проверялась светом Лалады, но мужчины в святилища не допускались: сосредоточенная там сила богини была слишком мощна и могла повредить их плодовитости, и свадьба обошлась без этого обряда. Брак освятили только водой из Тиши. Лебедяна полагалась на верность своего чутья, но, видно, оно подвело её.

Не спалось княгине, и она с тоской обращала лицо к луне, сидя в окружённой зарослями вишни беседке. Сад сумрачно вздыхал, освежённый грозой воздух струился в грудь сладко и пьяняще. Дивная ночь, ясная и лунная, казалось, старалась утешить Лебедяну объятиями ласкового ветра, но сердцу были нужны объятия любимых рук. Пролетели годы журавлями, и Лебедяна думала, что познала любовь, но всё оказалось лишь бледной тенью истинного чуда. А оно, настоящее, прошло стороной... Прожитая жизнь казалась сном, и пробуждение рвало сердце в клочья.

Услышав шорох, княгиня вздрогнула и плотнее закутала плечи в опашень, наброшенный на ночную сорочку. Вишнёвые кусты расступились, раздвинутые руками Искры, блеснула в лунном свете её изящная голова с косицей на темени, и женщина-кошка остановилась перед Лебедяной. В сумраке её глаза мерцали золотисто-янтарными звёздочками.