Былое, нынешнее, грядущее - [42]

Весной она обратилась к Огнеславе за разрешением на строительство собственного дома в её владениях. Всех накоплений навьи хватало на оплату половины сметы, вторую половину княжна пообещала ссудить ей, а потом вычитать понемногу из её жалованья. К лету доставили камень, и строительство началось. Над домом работали две мастерицы – навья-зодчий по имени Леглит и кошка-каменщица Драгуля. Изнутри его решено было сделать белогорским, а за светящуюся по ночам внешнюю отделку отвечала Леглит. Таким образом, дом сочетал в себе два мира – Навь и Явь, а богини-сёстры соседствовали в нём, уживаясь вполне мирно. Располагался он возле речки, что огибала сад Светолики – на противоположном берегу. Будущий сад обнесли каменной изгородью весьма условной высоты – по грудь: такой бытовал обычай в Белых горах, да и на более высокую ограду у Гледлид не хватило бы камня.

Дом был готов к первому снегу, и зиму навья провела уже в собственном жилище. Когда по земле зашагала дева-весна, наполняя почки на деревьях клейким соком, пришла пора заняться садом. Навья возилась с ним сама, применяя полученные от Берёзки умения, а Огнеслава распорядилась предоставить ей для этого столько саженцев, сколько потребуется. «Получится ли?» – тревожилась Гледлид всякий раз, сажая новое деревце, но чудо в груди раскрывало сияющие крылья и творило волшбу спокойно и уверенно. Всё росло не по дням, а по часам. Сразу всё отведённое под сад пространство навья заполнять не стала, чтоб будущей супруге было где развернуться.

– Славно у тебя вышло, – похвалила заглянувшая в гости Огнеслава. – Впору уже и хозяюшку сюда приводить.

– Не знаю только, захочет ли она сюда прийти... – Гледлид, вздохнув, присела около небольшого цветника под окном, погладила молодой розовый кустик, и он выпустил несколько новых листиков.

– Это уж как её сердце решит, – улыбнулась княжна.

Они прогулялись к сверкавшей на солнце реке. Огнеслава всматривалась в противоположный берег, на котором раскинулся сад её сестры.

– Тут нешироко, можно и мостик перекинуть, – сказала она. – Пока деревянный, а со временем, быть может, и основательный, каменный поставим, коли потребуется.

Сжимая руку Берёзки и касаясь дыханием её губ, в её глазах Гледлид уже не читала больно ранящего, давящего на сердце отчаянием «я не могу». Между тем Светолике-младшей исполнилось три года, и она бегала хвостиком за старшими сестрицами, обожала черешню, а однажды Гледлид обнаружила её в собственном саду пробующей первый в его жизни урожай. Навья возилась в цветнике, когда сзади послышался подозрительный шелест. Так не мог шуршать в листве ветер; определённо, где-то возилось живое существо. Обернувшись, она разглядела за черешневым деревом кого-то низенького, в белой рубашке. Гледлид осторожно подкралась к дереву и, чтобы не напугать юную гостью, присела на корточки. Малышка ещё не носила портков, и солнце озаряло её пухленькие голые ножки в маленьких кожаных чунях. На коже трогательно розовели круглые пупырышки комариных укусов. Сияя золотой макушкой, дочка Берёзки рвала черешенки с самых нижних веток, до которых могла дотянуться; завидев навью, девочка на мгновение замерла с испуганно приоткрытым, красным от сока ротиком.

– Это что за незваная гостья ко мне пожаловала? В чужом саду всё вкуснее, да? – Гледлид подхватила Светолику на руки и подняла к верхним веткам, где черешенки висели тяжёлыми гроздьями. – Впрочем, угощайся. Кушай на здоровье, детка. Может быть, скоро этот сад станет твоим... Если, конечно, твоя матушка согласится.

А малышка звонко засмеялась, обняла навью за шею и чмокнула в щёку, оставив на ней отпечаток вымазанных соком губ.

В конце дня Гледлид отправилась к той пещере, около входа в которую когда-то жарко возносила молитвы к Миле. Пронизанный янтарными закатными лучами лес звенел вечерней песней птиц, ковёр из синих колокольчиков раскинулся везде, сколько было видно глазу. И посреди этого ковра уже знакомая девушка-жрица выпускала из ладоней золотое кружево сияющего узора. Гледлид застыла, заворожённая зрелищем; золотые завитки тянулись меж стволов мерцающей сетью, и лес дышал, точно живой, откликаясь на их касания. Заметив Гледлид, девушка сомкнула ладони, и узор растаял в воздухе.

– Знаю, зачем ты пришла, – сказала она.

Навья протянула ей корзину свежесобранных черешен:

– Вот... Это тебе.

– Благодарю за угощение, – засмеялась девушка. – Меня зовут Любуша.

– Гледлид, – представилась навья.

– Идём. – Любуша взяла её за руку и повела в пещеру.

Чертог золотистого света, порог которого Гледлид в прошлый раз не решилась переступить, оказался намного просторнее, чем казалось снаружи. Из расселины в стене бил родник, наполняя водой природное углубление. С потолка свисали каменные выросты, мерцая вкраплениями самоцветов, а золотое сияние шло как бы ниоткуда, пронизывая пространство пещеры струнами лучей.

– Это воды священной реки Тишь... В ней растворён свет Лалады. – Любуша зачерпнула пригоршню воды из каменной купели и вылила обратно, и капли, падая с её пальцев, сверкали золотыми искрами. – Знаю, есть у тебя ладушка-зазнобушка. Ты можешь назвать её женой и обвенчаться с нею по нашему обряду, потому что в тебе Лаладин свет уже поселился. Случилось это в тот миг, когда камень волшебный твоих глаз коснулся... Великая сила в нём заключена – сила обеих богинь-сестёр. Когда-то камень этот был сердцем... Сердцем, что познало великую любовь.