Былое и думы (Часть 7) - [33]

Брат-привратник показал мне на стене надпись; в ней было сказано, что rйvйrend Fathers принимают имеющих в них нужду от четырех до шести часов. Еще не было четырех. (365)

- Вы, кажется, не англичанин и не. француз? - спросил я его, вслушиваясь в его акценты.

- Нет.

- Sind sie ein Deutscher?

- О, nein, mein Herr, - отвечал он, улыбаясь, - ich bin beinah ihr Landsmann, ich bin ein Pфle87.

Ну, брата-привратника выбрали недурно: он говорил на четырех языках. Я сел, он ушел; странно мне было видеть себя в этой обстановке. Черные фигуры прохаживались в саду, человека два в полумонашеском платье прошли мимо меня; они серьезно, но учтиво кланялись, глядя в землю, и я всякий раз привставал и также серьезно откланивался им. Наконец, вышел небольшой ростом, очень пожилой священник в граненой шапке и во всем одеянии, в котором священники ходят в монастырях. Он шел прямо ко мне, шурстя своей сутаной, и спросил меня чистейшим французским языком:

- Вы желали видеть Печерина? Я отвечал, что я.

- Чрезвычайно рад вашему посещению, - сказал он, протягивая руку, сделайте одолжение, присядьте.

- Извините, - сказал я, несколько смешавшись, что не узнал его; мне в голову не приходило, что встречу его костюмированного, - ваше платье...

Он слегка улыбнулся и тотчас продолжал:

- Давно не слыхал я никакой вести о родном крае, об наших, об университете; вы, вероятно, знали Редкина и Крюкова.

Я смотрел на него. Лицо его было старо, старше лет; видно было, что под этими морщинами много прошло, и прошло tout de bon88, то есть умерло, оставив только свои надгробные следы в чертах. Искусственный клерикальный покой, которым, особенно монахи, как сулемой, заморяют целые стороны сердца и ума, был уже и в его речи и во всех движениях. Католический священник всегда сбивается на вдову: он так же в трауре и в одиночестве, он так же верен чему-то, чего нет, и утоляет настоящие страсти раздражением фантазии.

Когда я ему рассказал об общих знакомых и о кончине Крюкова, при которой я был, о том, как его сту(366)денты несли через весь город на кладбище, потом об успехах Грановского, об его публичных лекциях, - мы оба как-то призадумались. Что происходило в черепе под граненой шапкой, не знаю, но Печерин снял ее, как будто она ему тяжела была на эту минуту, и поставил на стол. Разговор не шел.

- Sortons un peu au jardin, - сказал Печерин, - le temps est si beau, et cest si rare а Londres.

- Avec le plus grand plaisir89. Да скажите, пожалуйста, для чего же мы с вами говорим по-французски?

- И то! Будемте говорить по-русски; я думаю, что уже совсем разучился.

Мы вышли в сад. Разговор снова перешел к университету и Москве.

- О, - сказал Печерин, - что это было за время, когда я оставил Россию, без содрогания не могу вспомнить;

- Подумайте же, что теперь делается; наш Саул совсем сошел с ума после 1848. - И я ему передал несколько гнуснейших фактов.

- Бедная страна, особенно для меньшинства, получившего несчастный дар образования. А ведь какой добрый народ; я. часто вспоминаю наших мужиков, когда бываю в Ирландии, они чрезвычайно похожи; кельтийский землепашец - такой же ребенок, как наш. Побывайте в Ирландии, вы сами убедитесь в этом.

Так длился разговор с полчаса, наконец, собираясь оставить его, я сказал ему:

- У меня есть просьба к вам.

- Что такое? Сделайте одолжение.

- У меня были в руках в Петербурге несколько ваших стихотворений - в числе их есть трилогия "Поликрат Самосский", "Торжество смерти" и еще что-то, нет ли у вас их, или не можете ли вы мне их дать?

- Как это вы вспомнили такой вздор? Это незрелые, ребяческие произведения иного времени и иного настроения.

- Может, - заметил я, улыбаясь, - поэтому-то они мне и нравятся. Да есть они у вас или нет?

- Нет, где же!.. (367)

- И продиктовать не можете?

- Нет, нет, совсем нет.

- А если я их найду где-нибудь в России, - печатать позволите?

- Я, право, на эти ничтожные произведения смотрю, точно будто другой писал; мне до них дела нет, как больному до бреда после выздоровления.

- Коли вам дела нет, стало, я могу печатать их, положим, без имени?

- Неужели эти стихи вам нравятся до сих пор?

- Это мое дело; вы мне скажите, позволяете мне их печатать или нет?

Прямого ответа он и тут не дал, я перестал приставать.

- А что же, - . спросил Печерин, когда я прощался, - вы мне не привезли ничего из ваших публикаций? Я помню, в журналах говорили, года три тому назад, об одной книге, изданной вами, кажется, на немецком языке.

- Ваше платье, - (Отвечал я, - скажет вам, по каким соображениям я не должен был привезти ее, примите это с моей стороны за знак уважения и деликатности.

- Мало вы знаете нашу терпимость и нашу любовь, мы можем скорбеть о заблуждении, молиться об исправлении, желать его и во всяком случае любить человека.

Мы расстались.

Он не забыл ни книги, ни моего ответа и дня через три написал ко мне следующее письмо по-французски:

J. M. J. A.90.

St. Mar ys, Clapham, 11 апреля 1853 г.

Я не могу скрыть от вас той симпатии, которую возбуждает в моем сердце слово свободы, - свободы для моей несчастной родины! Не сомневайтесь ни на минуту в искренности моего желания - возрождения России. При всем этом я далеко не во всем согласен с вашей программой. Но это ничего не значит. Любовь католического священника обнимает все мнения и все партии. Когда ваши драгоценнейшие упования обманут вас, когда силы мира сего поднимутся на вас, вам еще останется верное убе(368)жище в сердце католического священника: в нем вы найдете дружбу без притворства, сладкие слезы и мир, который свет не может вам дать. Приезжайте ко мне, любезный соотечественник. Я был бы очень рад вас видеть еще раз, до моего отъезда в Гернсей. Не забудьте, пожалуйста, привезти .вашу брошюру мне.