Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения - [204]

Не будем в данном историческом плане рассматривать гибельное заболевание России мистически – как наказание Божие за грехи, или, наоборот, как избранничество многострадального Иова. Но нужно иметь очень мало честности, или очень мало осведомленности, или, наконец, очень мало логической способности мышления, чтобы считать воинствующий коммунизм явлением русского происхождения.

«Наш русский кровавый хаос, – писал еще в 1922 году Евг. Трубецкой, – представляет собою лишь обостренное проявление всемирной болезни, а потому олицетворяет опасность, нависшую надо всеми… Не подлежит сомнению – болезнь эта есть. Вся мировая культура поражена недугом, который грозит стать смертельным…»

26. Большевизм в современной цивилизации

Что же это за недуг, которым поражена мировая культура?

Десятилетия, истекшие со времени нашей революции, ясно показали, что подобным недугом является не что иное, как морально-психологический большевизм, охвативший собою весь цивилизованный мир.

Коммунизм, как крайнее материалистическое социальное учение, сам по себе еще не есть большевизм в полном объеме. Это только его политико-экономическая часть, только теоретическая схема. Сам же большевизм шире, многообразнее, включает в себя и тактику коммунизма, и его мораль, и извращенно-религиозный фанатизм, и своеобразный способ мышления.

В большевизме, как в фокусе, перекрестились все линии упадка, по которым скользили к своему вырождению различные области общеевропейской культуры: теоретическая наука, философия, литература, искусство, религия, этика.

Если теоретическая физика в своих перестройках дошла до того, что стала отрицать применимость классической логики к истолкованию мира бесконечно малого, или бесконечно большого, то почему придерживаться этой логики при построении сверхчеловеческого рая на земле? Если жизнь опровергает коммунизм, то, быть может, ошибочна сама жизнь, а не коммунизм? Ведь, говорил же Гегель про случаи, противоречившие его системе феноменологии Духа: «Тем хуже для фактов».

И если со времен Лобачевского и Римана классические постулаты геометрии Евклида могут подвергаться сомнению, и из точки вне прямой возможно построить к этой прямой не одну параллельную, a целый пучок, и назвать все это метагеометрией, то почему нельзя в метасоциализме планировать жизнь не одним планом, a несколькими, исключающими друг друга?

И если в мире Минковскаго или Эйнштейна пространство смешивается со временем, если и, то и другое относительны друг к другу, и вселенная конечна, и скорости имеют предел, то почему не иметь смелости на социальном опыте применять эти идеи и не считаться ни с временем, ни с пространством?

Ничто так не расшатывает уважения к отвлеченной науке, как ее модные увлечения, вытекающие из своего рода снобизма. В ограниченных обывательских умах подобные явления вызывают только злорадство и пренебрежение, и психологический большевизм именно на этой почве пренебрежения к науке приобретает свой рост.

Еще больше снисходительного равнодушия вызывают к себе, помимо наук физических и математических, науки о живых организмах и о явлениях психики. Вырождение теории Дарвина, бесплодные попытки биологии заключить в прочные рамки теорий жизненные процессы в природе; неудовлетворительность методов самонаблюдения и эксперимента в психологии; окончательное превращение биологии и психологии в практическую область медицины, иногда очень полезной для терапии тела, иногда весьма сомнительной для лечения духа. Все это оскудение теоретической науки повышает невежественного обывателя в его собственных глазах, вызывает недоверие ко всякого рода научным теориям. И неудивительно, что советская власть, в полной степени выявляя свой психологический большевизм, с таким презрением относится и к своей Академии наук, и вообще к своим ученым, иногда просто путем декрета приказывая, каких теорий им придерживаться, как, например, в селекционной истории с Семашко.

Не обладая политической властью, западный большевизм, конечно, лишен возможности «декретировать» ту или иную теорию; но в более мягкой форме все же сказывается он в тех случаях, когда молодым начинающим ученым ради академической карьеры приходится примыкать в физике и в астрономии к «эйнштейнистам», а в психологии и в психопатологии к «фрейдистам». Главный же признак большевизации западного общественного мнения по отношению к научной и философской мысли наблюдается в том, – с каким равнодушием взирает Запад на насилия советской власти над исследовательской мыслью русских ученых и над всякой попыткой их преодолеть официально-казенные рамки диалектического материализма.

Где протесты западных ученых, самих боящихся выйти из-под ига принудительной моды на эйнштейнизм? И кто из западных представителей философии решительно поднял голос против полного подавления свободы философской мысли в Советском Союзе?

Полное презрение коммунистической власти к литературному творчеству низвело советскую литературу на уровень особого рода промышленности при осуществлении «социальных заказов». Творческая фантазия регламентируется государством, темы и их разработка санкционируются и регулируются в пределах генеральной линии партии. А слышны ли с Запада негодующие протесты жрецов литературы, искусства и музыки? Находясь под неограниченной властью верховного массового обывателя, тоже безрелигиозного, тоже утилитарно настроенного, западные представители всех видов художественного творчества, сами того не сознавая, невольно выполняют социальный заказ своей социальной среды, безропотно повинуясь непререкаемым вкусам толпы, рабски следуя генеральной линии моды. В советском насилии над творческим духом есть все же стержень извращенной мистики построения земного рая; в западном же обывательском регламенте творчества нет даже этого. Советские рабы-авторы для успеха у своей власти должны проводить все-таки какую-то идею: обоготворение машинной культуры; западные же авторы, рабы безрелигиозного и безыдейного общества, лишены вообще всяких идей, снижая литературу до степени пустого развлечения, изображения половых извращений и эгоцентрических аморальных характеров.