Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения - [16]

По вечерам, перед сном, в дортуаре старших обычно было спокойно и тихо, чего нельзя сказать о дортуарах младших. Там, у малышей, часто стоял шум, организовывались битвы с индейцами, война англичан с бурами, причем подушки играли роль артиллерийских снарядов. Дежурному воспитателю стоило иногда большого труда прекратить эти военные действия и заставить сражающихся заключить продолжительный мир. Нередко наиболее изобретательные шалуны устраивали заговоры против тех товарищей, которые рано засыпали и постыдно уклонялись от участия в сражениях. Например, привязывали тонкую веревку к нижнему концу одеяла уснувшего дезертира, протягивали ее под соседние кровати, и тянули, пока одеяло не слезало со спавшего. Спавший просыпался от холода, натягивал на себя одеяло; но, когда это повторялось несколько раз, разъяренная жертва соскакивала с постели, кидалась на спавшего рядом ни в чем неповинного соседа и начинала тузить его кулаками за глупую шутку.

Или устраивали иногда «землетрясения». Кто-нибудь подлезал под кровать спящего и спиною подбрасывал кровать в воздух. Спавший в ужасе просыпался, а заговорщики, делая вид, что тоже проснулись, поднимались на своих постелях и начинали обмениваться мнениями о силе только что происшедшего землетрясения. На следующий день одураченный пансионер, рассказывая приходящим ученикам о страшном ночном толчке, удивлялся, что никто в городе этого исключительного явления природы не наблюдал.

* * *

Перейдя в шестой класс, я сделался «старшим» учеником и приобрел право на ежедневные прогулки по городу после обеда.

Небольшими группами мы бродили по улицам; по Верийскому спуску направлялись к берегу Куры, где любовались быстрым бегом реки с ее жуткими водоворотами; ходили в красочную торговую часть города – на авлабар, где раздавался непрерывный шум от гортанных выкриков торговцев, от грохота и звона выделываемой посуды, от рева ослов и стука проезжающих фаэтонов. Иногда встречалась нам целая вереница таких фаэтонов: в первом сидели зурначи, услаждая слух окружающих гнусавыми и барабанными звуками зурны; в следующих – по пяти и по шести человек в каждом – развеселившиеся местные жители из простонародья, с бутылками и стаканами в руках, что-то громко восклицавшие, протягивавшие руки с наполненными стаканами в разные стороны и пившие за здоровье встречных прохожих. Это, оказывается, был свадебный кортеж, гуляние в честь новобрачных. А иногда попадались и одиночные фаэтоны, тоже переполненные пассажирами, но уже молчаливыми: мать, отец, дети, прислуга, корзины с едой, с бутылками, с одеялами, с теплыми шарфами, с грудой белья. То целая семья ехала мыться в знаменитые Тифлисские бани.

Однако самыми любимыми послеобеденными прогулками были восхождения на Давидовскую гору, подъем на которую начинался возле нашей гимназии. Добравшись до монастыря, в котором находится гробница Грибоедова, мы по тропинке отходили куда-нибудь в сторону, располагались над обрывом, откуда открывался чудесный вид на весь город, и начинали петь хором грузинские или малороссийские песни. В этих случаях я старался изображать бас, считая, что басовые ноты придают человеку солидность и вес в обществе. А когда наш репертуар хоровых вещей иссякал, начинались сольные номера. Так как я уже бывал в опере и особенно полюбил «Аиду» и «Фауста», то кое-что оттуда помнил. Стоя над обрывом лицом к целому Тифлису, я во весь свой бас начинал воспроизводить партию главного жреца:

– «Радамес! Радамес! Радамес! Оправдай себя!».

А затем, делаясь Мефистофелем, принимался заклинать цветы:

– «И вы, цветы, своим душистым тонким ядом напоите сердце Маргариты!».

Нечего говорить, как льстило моему самолюбию, когда проходившие мимо нас к монастырю набожные грузинки в испуге останавливались, стараясь узнать, в чем дело, а внизу, под обрывом, в примыкавших к горе дворах начинали неистово лаять собаки: ведь это я тот, который вызвал повсюду такое волнение!

Кончали же мы свои концерты на горе обыкновенно какими-нибудь веселыми номерами, главным образом, популярными песнями тифлисских кинто10. Например:

«Если ты мене не любишь,

На Кура-река пойду,

Больше мене не увидишь:

Как шамайка поплыву».

Или другой:

«В Муштаиде, в пять часов,

Музыка игрался,

Разных сорта барышня

Туда-сюда шлялся».

Между прочим, во время прогулок по Тифлису мы имели возможность довольно хорошо ознакомиться с нравами и повадками этих кинто, представлявших собой особый класс населения города, весьма своеобразный и любопытный. Были они мелкими торговцами разных местных национальностей, главным образом, из армян, продававшими свой скромный товар в разнос с лотков, которые носили на головах; некоторые же, побогаче, имели небольшие лавчонки, где можно было купить зелень, фрукты, молочные продукты и всякую галантерейную мелочь. Отличались они обычно веселым характером, жизнерадостностью: любили шутки, прибаутки, иногда довольно грубые – нередко подтрунивали и над собой, и над покупателями.

Правда, остроты их иногда бывали стереотипными. Если кто-нибудь из экономных покупателей просил отрезать ему небольшой кусочек сыра, или продать одно яйцо, кинто приближал к нему свое лицо и как бы по секрету с интересом спрашивал: