Былины - [41]

Да честными крестами да Леванидовыми;

Они клали заповедь великую:

При боях бы нонче, при компаньюшках,

При великом бы нонче да кроволитьице

Не находить-то дружку да ведь на друга.

Скакали-то они на добрых коней

Да поехали богатыри по чисту полю.

Захотелось старому позабавиться,

Говорит он Добрыне таково слово:

«Поправдаемся мы добрым конем».

Добрынюшка бил коня по крутым ребрам, —

Полетел-то у Добрыни добрый конь,

Полетел Добрыня, аки сокол же.

Оглянулся назад Добрынюшка, —

Назади-то старого не видно ведь.

Он кричал-то, зычал да громким голосом:

«Уж ты ой еси, да названый брат!

Уж где ты нонче да оставляешься?»

Старой скричал, зычал громким голосом:

«Уж ты ой еси, Добрынюшка Микитич млад!

Не по-прежнему у меня Сивушка-Бурушко».

Они съехались богатыри, вдруг поехали

Да во ту же во Рязань да во Великую.

Приезжали во Рязанюшку Великую

Да к тому же широку двору.

Ай встречает Добрынина матушка,

Да встречает его, всех от радости,

От великого она да от желания.

Заезжали богатыри на широкий двор,

Разуздали своих коней добрыих,

А скидывали сбрую лошадиную,

Насыпали пшеницы белояровой,

Наливали воды да все медовыи.

Заходили богатыри в светлу светлицу,

Скидывали платьице богатырское.

Нонче ведь богатыри пировать стали.

Прошло время трои суточки, —

Говорит-то старой да таково слово:

«Уж ты ой еси, Добрынюшка названый брат!

Пора мне ехать да во Муром-град».

Распростились богатыри скоро-на́скоро,

Провожали старого да ведь нонеча.

Благодарила его Добрынина матушка:

«Спасибо те, старой казак Илья Муромец!

Ты оставил моего да чада милого».

Провожали ведь старого с широка двора.

Да поехал-то старой скоро-на́скоро.

Алеша Попович и Тугарин Змеевич

Из да́лече-дале́че, из чиста́ поля

Тут едут удалы два молодца,

Едут конь-о́-конь да седло-о́-седло,

Узду-о́-узду да тосмяную,

Да сами меж собой разговаривают:

«Куцы нам ведь, братцы, уж как ехать будёт?

Нам ехать – не ехать нам в Суздаль град?

Да в Суздале-граде питья много,

Да будет добрым молодцам испропитися, —

Пройдет про нас славушка недобрая.

Да ехать – не ехать в Чернигов-град?

В Чернигове граде девки хороши,

С хорошими девками спознаться будёт,

Пройдёт про нас славушка недобрая.

Нам ехать – не ехать во Киев-град?

Да Киеву-городу на оборону,

Да нам, добрым молодцам, на вы́хвальбу».

Приезжают ко городу ко Киеву,

Ко тому же ко князю ко Владимиру,

Ко той же ко гриденке ко светлоей.

Ставают молодцы да со добрых коней,

Да мецют коней своих невязаных,

Никому-то коней да неприказанных,

Никому-то до коней да, право, дела нет.

Да лазят во гриденку во светлую,

Да крест-от кладут-де по-писаному,

Поклон-от ведут да по-ученому,

Молитву творят да все Исусову.

Они бьют челом на вси четыре стороны,

А князю с княгиней на особинку:

«Ты здравствуй, Владимир стольнокиевской!

Ты здравствуй, княгина мать Апраксия!»

Говорит-то Владимир стольнокиевской:

«Вы здравствуй, удалы добры молодцы!

Вы какой же земли, какого города?

Какого отца да какой матушки?

Как вас молодцов да именём зовут?»

Говорит тут удалой доброй молодец:

«Меня зовую Олёшей нынь Поповицём,

Попа бы Левонтья сын Ростовского,

Да другой-от Еким – Олёшин паробок».

Говорит тут Владимир стольнокиевской:

«Давно про тя весточка прохаживала,

Случилося Олёшу в очи видети.

Да пе́рво те место да подле́ меня,

Друго тебе место – супроти́в меня,

Третье тебе место – куды сам ты хошь».

Говорит-то Олёшенька Поповиць-от:

«Не седу я в место подле тебя,

Не седу я в место супротив тебя,

Да седу я в место куды сам хоцю,

Да седу на пецьку на муравленку,

Под красно хоро́шо под трубно́ окно».

Немножно поры де миновалося

Да на пяту гриня отпиралася,

Да лазат-то чудо поганоё,

Собака Тугарин был Змеевич-от.

Да Богу собака не молится,

Да князю с княгиней не кланятся,

Князьям и боярам он челом не бьет.

Вышина у собаки ведь уж трех сажон,

Ширина у собаки ведь двух охват,

Промеж ему глаза да калена стрела,

Промеж ему ушей да пядь бумажная.

Садился собака он за ду́бов стол,

По праву руку князя он Владимира,

По леву руку княгины он Апраксин.

Олёшка на запечье не у́терпел:

«Ты ой есь, Владымир стольнокиевской!

Али ты с княгиней не в любе живешь?

Промежу вами чудо сидит поганое,

Собака Тугарин-от Змеевич-от».

Принесли-то на стол да как белу лебедь,

Вынимал-то собака свой булатен нож,

Поддел-то собака он белу лебедь,

Он кинул, собака, ей себе в гортань,

Со щеки-то на щеку перемётыват,

Лебяжьё костьё да вон выплюиват.

Олёша на запечье не у́терпел:

«У моего у света у батюшка,

У попа у Левонтья Ростовского

Было старо собачишшо дворовоё,

По подстолью собака волочилася,

Лебяжею костью задавилася,

Собаке Тугарину не мину́ть того, —

Лежать ему во да́лече в чистом поле».

Принесли-то на стол да пирог столовой.

Вымал-то собака свой булатен нож,

Поддел-то пирог да на булатен нож,

Он кинул, собака, себе в гортань.

Олёша на запечье не у́терпел:

«У моего у света у батюшка,

У попа у Левонтья Ростовского

Было старо коровишшо дворовое,

По двору-то корова волочилася,

Дробиной корова задавилася,

Собаке Тугарину не мину́ть того, —

Лежать ему во далечем чисто́м поле».

Говорит-то собака нынь Тугарин-от:

«Да што у тя на запечье за смерд сидит,

За смерд-от сидит да за заселбщина?»

Говорит-то Владымир стольнокиевской:

«Не смерд-от сидит да не засельщина,