Был у меня друг - [4]

«Спят «дедушки», – блаженно прикрыв глаза, подумал Егор, – ну и я вздремну. Устал я что-то за эту ночь караулы шнуровские разводить». С этой мыслью он мгновенно уснул, твердо зная, что проснется ровно через пятнадцать минут для того, чтобы отправить Веденеева за завтраком. Если, не приведи господи, раньше проснутся голодные «деды», а просыпаются они всегда голодные, и завтрака не окажется, то прежде спросят с него: «Ты что же это, Егор, молодежью совсем не рулишь? Службу завалил, что ли? Нехорошо, нехорошо, а все доброта твоя. …Это залет на всю 40-ю армию. Строй всех в коридоре, будем наводить порядок в десантных войсках…». От словосочетания «строиться в коридоре» Егора Чайку передергивало даже во сне. Хоть он и был уже ветераном, но шнуровские тяжелые времена были вырезаны в книге его человеческой памяти на самой живой и постоянно ноющей странице в главе под названием «незабвенное хранилище душевных мук».

То, что физических страданий не бывает как таковых, Егор понял с первых дней службы, когда резко захлопнувшейся крышкой люка БТРа ему, как лезвием, срезало фалангу среднего пальца на левой руке. Тогда от болевого шока он мгновенно потерял сознание. Когда рассудок вернулся в его отяжелевшую голову, острой телесной боли уже не было, но ее место заняла тупая, тянущая энергию жизни душевная боль по поводу так бездарно потерянной части его молодого туловища.

Сердцем понял тогда Егор, что неосознанное физическое тело – гораздо более универсальный механизм, чем несовершенное тело душевное, не имеющее даже защитного механизма от своей боли, доводящей порой молодых, физически совершенных рябят до последней черты. Но, понимая это, ты понимаешь также и то, что любую конструкцию можно создать, надо лишь приложить к этому волевые усилия. То, что в тело заложен весь комплекс защитных механизмов, заслуга не человека, а того, кто это тело создал. А вот совершенная душа – это плод долгой и кропотливой внутренней человеческой работы. В Афганистане все это как-то быстрее открывается, особенно в начале службы, но, к сожалению, не всем….

Первые афганские месяцы – это борьба за выживание и сплошная череда одинаково голодных, бессонных, за гранью человеческих возможностей серых и безликих дней. Выдерживали далеко не все, но физическая боль никому не доставляла особых хлопот. Безмерно страдали чем-то другим, глубоко спрятанным за оболочкой материи, от того и падали один за одним сильные с виду ребята. Но благодаря открывшемуся пониманию генезиса внутренних мучений Егор Чайка выдержал, хотя мало кто из «стариков» верил в этого щуплого и ничем не приметного смуглого паренька с узкими плечами и болтающимися вдоль тела непропорционально длинными и жилистыми руками. Он спокойно выживал рядом с падающими один за другим мощными «качками». Это был его секрет, который открывался ему долгие месяцы, проведенные под ружьем.

Родом Егор был из небольшого рыбацкого поселка, расположенного на пустынном холмистом берегу Азовского моря. С детства он не отличался от своих сверстников никакими выдающимися талантами. Рос обычным тихим пареньком, ни в коей мере не претендующим на блестящее будущее образованного и выдающегося члена советского общества.

Стоящая на самом краю засыпанного мелким морским песком поселка восьмилетняя школа, в которую с опозданием на целый год ввиду ранней кончины своей матери пошел учиться восьмилетний Егор, могла дать ему очень относительное образование. Да, впрочем, никто и не требовал от Егора каких-либо достижений в области наук.

Рано овдовевший отец мало интересовался школьными делами единственного сына, с восьми лет предоставленного самому себе. Работал он на последнем «живом» на весь поселок предприятии, полуразвалившемся рыбколхозе под названием «Рыбный путь». Ходил в море дизель-мотористом на небольшом, покрытом ржавчиной и мелкими ракушками малом рыболовном сейнере, с уставшей от обжигающих зимних ветров центральной мачтой и давно не работающей радиостанцией.

В осеннюю путину, когда отец уходил в море на лов рыбы, маленький Егор оставался на несколько недель совершенно один в пустом родительском доме. И тогда, укрывшись старым штопаным одеялом, пропахшим соленым ветром и запахом рыбьего коктейля из кефали, пелингаса и протухших мидий, Егор предавался единственно возможному в его условиях занятию – самосозерцанию. Ему несложно это давалось в отдающем морской сыростью саманном жилище с глиняным полом и двумя полуметровыми мутными оконцами, под суровый шум накатывающегося на безлюдный берег холодного мутного моря. Книжек он не читал, а телевизор работал крайне редко из-за практически постоянного отсутствия в поселке электричества.

В такие дни одинокий Егор впервые начинал задумываться о путях бытия, об отличности человеческих судеб, непонятно кем придуманных. Его детский, совершенно не развитый окружающими обстоятельствами ум никак не мог постичь одно обстоятельство: почему все эти суровые люди, живущие в его родном и забытом богом, окруженном сопками и морем поселке, совершенно не похожи на тех счастливых и улыбающихся, опрятно одетых людей, которых он видит на черно-белом экране иногда оживающего старого телевизора. Там, за пыльным стеклом говорящего ящика, он лично видел совершенно других людей, счастливо живущих в фантастической столице их великой Родины. Эти избранные небожители, живущие в благоустроенных квартирах, носили белые рубашки и галстуки, по выходным дням ходили в зоопарк или даже в цирк. Он не мог понять, почему в этом неправдоподобном мире совершенно спокойно любой школьник его возраста может после школы зайти в ближайший магазин и купить себе мороженое на выбор, облитое шоколадом или без такового, а в их поселковый магазин мороженое никогда не завозилось вообще в связи с удаленностью от районного центра и жарким климатом. Сам Егор мороженое ел всего один раз за всю свою короткую жизнь, да и то лишь в растаявшем виде.