Быль о полях бранных - [2]
— Уш-шел, шайтан! — выругался Сагадей-нойон, который не переставал следить за облавой.
— Что ты сказал? — обернулся к нему задумчивый Али-ан-Насир.
— Я знаю этого вожака волков, — ответил главный охотник. — Однажды он сумел обхитрить меня. И опять... Смотри, о Великий! Стая приняла удар на себя!
Султан повернул голову, глянул вперед. Там, шагах в пятидесяти от него, звери набросились на загонщиков, которых по мере сужения круга становилось в центре все больше и больше. И в руках у многих вместо тяжелых плетей вдруг сверкнули сабли.
— Попортят шкуры, — пожалел вслух Сагадей-нойон.
Но султана уже не интересовала охота.
— А где же всадник? — снова спросил он — скорее у самого себя.
К ним подскакали еще десятка три наездников из левого крыла загона.
— А-а, бинбаши Тамиржан! — узнал Али-ан-Насир среди них одного, сурового взглядом. — Надо найти всадника, который скакал на этом коне.
— Внимание и повиновение! — рявкнул Тамиржан, приложив ладонь к груди и склонив голову.
— Вот след, оставленный этим конем, — указал Сагадей на полузасыпанные последним дыханием ночного бурана лунки от копыт.
— За мной! — приказал Али-ан-Насир и наградил карабаира ударом басалыка.
Черный арабский жеребец, заржав от боли, закусил удила и метнулся в степь мимо загонщиков.
По пути к султановой свите примыкали воины — участники облавной охоты, — и вскоре за властелином скакала уже добрая сотня батыров. Вдруг Али-ан-Насир остановил коня и растерянно оглянулся:
— Сагадей, а где же след?
Впереди лежало снежное месиво от ударов множества копыт проскакавших здесь коней облавы.
— Сейчас найдем, о Великий, — отозвался главный охотник и глянул на тысячника: — Тамиржан, пусть воины твои встанут цепью на триста шагов и скачут туда. — Нойон указал на восток. — А мы поедем за вами. Тот, кто первым увидит след, скажет нам об этом.
Военачальник покосился на Сагадея, который не имел права приказывать ему вне охоты, поскольку тот был таким же, как он, тысячником. Потом перевел взгляд на султана. Тот молча кивнул.
— Вперед! — сорвал коня с места Тамиржан.
Али-ан-Насир, Сагадей-нойон и пятеро телохранителей-тургаудов поехали следом за ускакавшими в степь воинами.
Вскоре еще десятка два нукеров догнали их на разгоряченных лошадях. Старший доложил:
— О Сиятельный, волки побиты! Вожак в лес ушел с немногими. У нас пятеро раненых батыров, и десяток порванных зубами коней пришлось дорезать!
Султан не ответил, шпорами поторопил карабаира.
А вскоре из серебристой снежной дымки показался встречный всадник.
— Батыра нашли! — возвестил он еще издали. — Там лежит! — Гонец указал нагайкой в простор степи.
— Веди! — приказал властелин.
...Незнакомец лежал скрючившись, полузасыпанный снегом. Покамест не подскакал султан, никто не осмелился тронуть попавшего в беду человека, оказать ему помощь и даже проверить хотя бы, жив ли он.
— Перед утром с коня упал, — сразу определил Сагадей-нойон.
— Поднимите его! — распорядился Али-ан-Насир, соскочив с коня. — Где мой табиб[8] Анвар-Ходжа?!
— Я тут, о Сиятельный! — раздался надтреснутый голос, и вперед на неверных ногах выбежал старик в длиннополом белом полушубке.
— Посмотри, что с ним.
Лекарь подошел к поверженному, взял запястье левой руки: правая была засыпана снегом. Старик прислушался, потом вынул из-за пазухи полированное металлическое зеркальце и поднес его к губам лежащего. Зеркальце не сразу, но помутнело.
— Он жив, — сообщил лекарь.
— Помоги ему!
Анвар-Ходжа снял с себя полушубок. Нукеры бросились помогать, приподняли умирающего и осторожно положили его на овчину. Все увидели: на ремешке, охватившем запястье правой руки, был прикреплен окровавленный кривой меч, а на левой поле грязного стеганого халата заледенел темно-багровый сгусток.
Лекарь склонился над раненым, расстегнул халат и отпрянул:
— Гляди, о Сиятельный!
На груди незнакомца сияла огромная золотая овальная пластина. Султан склонился и разглядел чеканное изображение на ней: голова льва. А под ней надпись: «Джучи»[9].
— Пайцза[10] предка нашего Джучи-хана?! — изумился Али-ан-Насир. — Но кто этот человек? Я его не знаю.
— О Сиятельный, старики говорят: кто владеет пайцзой самого Джучи-хана, тот безраздельно будет властвовать в Дешт-и Кыпчаке[11]... — почтительно и тихо сказал Анвар-Ходжа.
— Я слышал про это! — раздраженно прервал его султан и замолчал в раздумье: «Если это чингисид[12], да еще с такой пайцзой, — это смертельная опасность для меня. Очухается, к трону потянется, меня убить захочет...»
Бинбаши Тамиржан, Сагадей-нойон, сотники, нукеры застыли в почтительном молчании. Лекарь, склонившийся над умирающим, не знал, что ему делать.
О чем сейчас думал властитель, все сразу поняли, но никто из них не осудил бы султана, прикажи он оставить несчастного замерзать в степи. В душе пылкого восемнадцатилетнего правителя Золотой Орды сострадание боролось с тревогой за свою власть и жизнь... Все ждали.
— Шатер! Быстро! — принял решение Али, так и не поборов тревожного сомнения в душе.
Но никто не заметил этого. Заметили только властную волю. Нукеры кинулись исполнять повеление.
— Аллах всевидящий и поощряющий вознаградит тебя за милосердие, о Опора Ислама! — блеснул старыми глазами табиб Анвар-Ходжа.
