Буйный Терек. Книга 1 - [130]

— И я того же опасаюсь. Однако вот что пишет Краббе и наша благожелательница ханша, — ответил Ермолов, передавая Вельяминову бумаги.

Тот прочел и недоверчиво улыбнулся.

— Не верю я миролюбию этого новоявленного имама, хотя и странно, что именно он призывает племена к миру с нами!

— Тут, Алексей Александрович, только два может быть вывода. Или он поистине богоискатель, человек, ищущий в коране и молитве истину и покой, или же он хитрая бестия и шельма, хорошо понимающий, что пока дагестанцы не объединились воедино, им нельзя и помышлять о войне с нами. В таком случае этот имам — тонкая бестия и может быть опасен нам.

— Вряд ли, Алексей Петрович, на свете есть что-нибудь такое, что могло бы объединить этих горских бездельников! — убежденно сказал Вельяминов.

— Кто их там знает! Я всегда думал и думаю так, а вот Грибоедов еще полгода назад говорил иное… Не дай господь, чтобы наш Слепец оказался зрячей нас с тобой, Алексей Александрович!

В комнату вошел Бебутов.

— Ваше высокопревосходительство, из Владикавказа с оказией в ваше распоряжение и по вашему вызову прибыл поручик егерского полка Небольсин.

— Кто? Небольсин? А-а, как же, помню. Прибыл, говоришь? Здесь он?

— Так точно! Дожидается в адъютантской.

— Зови его, зови сюда. Это ж сын моего старого друга, генерала Небольсина… Его уже нет в живых, царство ему небесное, — вздохнул Ермолов.

Вельяминов с интересом посмотрел на вводившего в комнату офицера.

Поручик вошел и остановился у двери.

— Ваше высокопревосходительство, гвардии поручик Небольсин Александр, по вашему приказанию переведенный из седьмого егерского полка в распоряжение главной квартиры войск кавказского корпуса, прибыл.

— У-у, батенька мой, да точно в Гатчине самому покойному императору Павлу Первому аудиенц-кригс-церемониум совершаешь, — поднимаясь с места, сказал Ермолов. — Ну, здравствуй, Саша, здравствуй, гвардии поручик. — Он потрепал по плечу Небольсина и, всмотревшись в его похудевшее, скорбное лицо и печальные, без улыбки, глаза, спросил: — Ты что, болен или что недоброе случилось?

— И случилось, Алексей Петрович, и болен был, — тихо ответил Небольсин.

Слова эти были сказаны с такой глубокой и искренней болью, что Ермолов сразу же почувствовал это.

— Ты извини, Алексей Александрович, — повернулся к Вельяминову Ермолов, — делами займемся чуточку позже, когда соберутся грузинские князья и дворяне. Этот поручик сын моих старых и добрых благоприятелей Николая Петровича и Анны Афанасьевны, свидетелей моей молодой и беспутной жизни.

Вельяминов крепко пожал руку Небольсину.

— Ну, а теперь говори о твоем горе.

Ермолов уселся рядом с поручиком. Вельяминов пошел было к двери, но Ермолов остановил его.

— Останься с нами, тезка. В этом юноше я принимаю участие, яко в своем сыне. И твой совет, Алексей Александрович, нам будет полезен.

— Прошу вас, ваше превосходительство, останьтесь. Мое дело простое и горькое, без политики и государственного направления.

Оба генерала молча, не перебивая, слушали сбивчивый, горький рассказ поручика. Когда он замолчал, Ермолов тихо сказал:

— А ты ошибся, Саша. То, что задумал ты сделать со своими друзьями, есть дело и политическое, и противуправительственное. — Он немного помолчал. — Крепостное право незыблемо в государстве Российском. Похищение или увоз на свободу крепостных людей, согласно законам государства нашего, карается каторгой. Да, Саша, пока наш народ будет на положении скота, добрые намерения хороших, но бессильных людей будут напрасны.

Ермолов посмотрел на Вельяминова и совсем уж другим голосом, как бы невзначай, опросил:

— Дело изменников-декабристов все еще не кончено следственной комиссией в столице?

— Продолжается, — односложно ответил Вельяминов.

И Небольсин понял, что эта фраза относилась к нему и была окончанием их разговора.

— Как сейчас чувствуешь себя? — осведомился Ермолов.

— Готов к несению службы его величества, — поднимаясь с места, сказал Небольсин.

— Сиди, сиди, гатчинец! — усаживая его на место, улыбнулся Ермолов. — Кто сопровождал тебя?

— Мой дворовый человек и унтер-офицер Елохин.

— Елохин? — наморщив лоб и почесывая переносицу, переспросил Ермолов. — Е-ло-хин? Я где-то совсем недавно слышал эту фамилию.

— Он, Алексей Петрович, старослуживый, участник ваших походов. Был и под Бородином, и в Париже… Хорошо помнит и Багратиона и светлейшего…

— Санька Елохин! — вдруг вспомнив, закричал Ермолов. — Пьяница Санька, что у Дохтурова был. Как же, как же, знаю. Теперь и я вспомнил, ведь это я о нем от его друга, тоже старого солдата, Кутырева во Внезапной слышал.

— Так точно, это двое старых, уцелевших от тех времен солдат.

— Да как же это он, старый хрен, друга своего, бородинца Кутырева, оставил? Вот не думал! — развел руками Ермолов.

Небольсин рассказал о мечте унтера.

— Да врет он, — засмеялся Ермолов. — Вот не я буду, ежели этот старый пьяница не напьется здесь в первом же духане.

Вельяминов тоже засмеялся.

— Нет, Алексей Петрович, честью моей ручаюсь, что Елохин этого не сделает.

— Не сдержит слова, старый черт! — усмехнулся Ермолов. — Ведь я таких забулдыг знаю! Они от Парижа до Москвы, когда обратно в Россию шли, на ходу от вина качались. Хотя… — он провел по лбу ладонью и задумался, глядя куда-то вдаль, словно видя прошлые, неповторимые годы. — Хотя и было за что пить… ведь Россию спасли… Наполеона, колосса, перед которым вся Европа дрожала, свалили… Где Санька? — вдруг спросил он.