Буян - [141]

Луна все не осмеливалась выбраться из-за черных крыш Мещанской слободки, стало совсем темно. Евдоким ступил на плот и направился по бревнам к беляне, видневшейся по ту сторону гонки. Многие бревна успели уже пустить зеленые побеги. От них стыдливо пахло весной. Евдоким потрогал их, они были слабыми и тонкими и казались жалкими детьми, запоздавшими в своем развитии.

Ни на плотах, ни на красавице беляне не было ни души. Только бездомный, должно быть, бурлацкий пес с опущенным хвостом появился откуда-то, уставился пристально в лицо Евдокима и отвернул морду. Евдоким хотел погладить его, но тот отодвинулся боком и стал глядеть на всплески рыб в реке.

«Презирает меня собака, — подумал Евдоким натужно. — Презирает. А почему? За поведение мое, должно быть…»

Присел устало на брус, снял с головы адскую шляпу, подержал в руках, раздумывая. Затем наклонился и опустил ее в воду. Шляпа с легким всплеском быстро погрузилась в журчащую темноту.

«Конец!» — раздался в ушах глухой и тяжелый голос. Евдоким узнал его: это был тот самый, что крикнул ему: «Убийца!»

Евдоким громко вздохнул. Пес поднял одно ухо, посопел осуждающе, но не шелохнулся. Послышались шаги. По бревнам, шлепая опорками, приближалась какая-то серая личность, припадающая на хромую ногу. Не то мазур с беляны, не то спившийся: весь оборванный и простоволосый галах. Подошел, вперился молча в Евдокима маленькими бегающими глазками, как бы прикидывая, с кем бог свел. Широкий рот в жидкой бороденке растянулся в деланную приниженную улыбку. Подрыгал коленкой, спросил тонким с хрипотцой голосом:

— Здорово ли живем, барин?

— Перекрестись! Какой я тебе барин… — отмахнулся Евдоким.

— Ишь ты! Верна… Какой я барин? Я черный ворон! — воскликнул галах и захихикал. Затем, поддернув штаны, присел на корточки, пошмыгал носом, сказал: — Позвольте-с представиться: Федор Пузин, чиновник. Да-с… Увы! Бывший… А ныне… Се утопаю в грязи и без света…

— Что вам надо? — спросил безучастно Евдоким, посмотрев усталыми глазами ему в лицо.

— Двугривенный… Пожалте, почтеннейший, а? Всего-с двугривенный! — и показал на горло.

Евдоким достал кошелек, подал бродяжке две монеты. Тот схватил, одним броском закинул в рот, подбоченился и вдруг, весело гикнув, выплясал какое-то коленце, шаркнул хромой ногой и припустил по бревнам к берегу. Евдоким посмотрел ему вслед. Вдруг, вспомнив что-то, крикнул:

— Эй, вернись!

Тот приблизился нехотя.

— Вот, бери все…. Мне не нужно, — протянул Евдоким ему кошелек.

— Ась? — покосился галах с подозрением и отступил назад.

— Бери, бери..

Федор продолжал стоять, щурясь с недоверием.

— А, черт с тобой! — швырнул Евдоким, не глядя, кошелек через плечо и тотчас почувствовал такое облегчение, будто сбросил с себя еще одну тяжелую шляпу. Это было похоже на чувство освобождения, которое, должно быть, испытывает женщина, впервые изменившая нелюбимому мужу.

Нити, связывавшие Евдокима с прошлым, рвались одна за другой — быстро и решительно. Завтра его будут судить, он не выполнил вердикта боевой организации. Подобных ослушаний не прощают. Да он и не ждет прощения: слишком много обидных ошибок сделано. Он расходовал себя бестолково и пришел к порогу пустой. И смерть будет пуста, потому что никому не укажет пути к истине, к свету.

Евдоким встал, повел плечами, призадумался. Он довольно точно представил себе то, что будет завтра. Кропотливо, в деталях нарисовал картину суда, произнес речи обвинителей, словно хотел лишний раз убедиться в безвыходности своего положения.

Под плотом глухо шумела вода, в городе желто теплились фонари, бросая отблески на черную реку, а Евдоким, сжав ладонями виски, стоял, покачивался.

…Отец, сестры Арина и Надюша, домишко в родном Буяне — все далекое и родное мелькнуло в голове и пропало. Он больше не вернется к ним. Никогда. Великое дело требует могучих людей, а он… Человек без хребта. Обманывал себя, богачом мнил, а за душой ломаного гроша не держал. Жил в кредит. Теперь вышел срок платить.

Евдоким вздрогнул, в темноте ночи что-то вдруг мягко потерлось о его ноги. Посмотрел — пес.

— Чего тебе? У меня ничего больше нет. Кончено, — прошептал Евдоким со слабой улыбкой. Хотел еще что-то сказать, но не смог, махнул рукой, пошел, спотыкаясь, в город.

Зачем? Что забыл он там? Не смешно ли хлопотать о чем-то, когда хлопотать больше не о чем? И все же он торопился так, точно опаздывал по срочному делу. Шагал слабо освещенными улицами без опаски, глядел вперед и ничего не видел.

А позади шагах в трех брел с опущенным хвостом бурлацкий пес.

Струковский сад встретил сумраком и редкими прохожими. Что привело Евдокима в этот сад, сказать он не мог. Что-то сильнее его воли толкало сюда, к людям, которым он стал уже не нужен. Снизу, с веранды летнего помещения коммерческого клуба, доносились голоса: там еще пили и играли в винт. Евдоким присел на прохладную скамейку и долго молча смотрел на Волгу. На дорожке, грузно качаясь, показалось двое пьяных. Они громко и несвязно разговаривали. Возле скамьи Евдокима заспорили о чем-то. В одном из них он узнал «чиновника» Федора. Тот тоже узнал своего щедрого благодетеля и от избытка пьяных чувств попытался отвесить низкий поклон, но не устоял, брякнулся головой в кусты. Евдоким помог ему подняться, сказал просительно: