Буян - [138]

Ступал ровно, подтянуто и насвистывал тихо студенческую песню: «Коперник целый век трудился, чтоб доказать земли вращенье…». Это помогало не допускать в голову неподобающих мыслей.

Спустя четверть часа он вошел в раскрытую дверь двухэтажного деревянного дома с вывеской: «Художественная светопись П. М. Прохорова». Повертелся немного в коридоре, выжидая, затем быстро и осторожно выглянул из дверей на улицу. Посмотрел направо, налево — подозрительного ничего не заметил. Вернулся, постучал условным стуком в дверь напротив входа в салон светописи.

Отворила женщина странного вида в каком-то непонятном балахоне. Коротко стриженные прямые седоватые волосы, на ногах козловые сапожки, в пожелтевших пальцах папироса. Окинула посетителя недружелюбным взглядом выцветших голубых глаз. Евдоким поздоровался. Вместо ответа на приветствие она спросила:

— Вам чего?

— Мне тетю Пику, сударыня…

— Зачем? — пыхнула она ему в лицо дымом.

— По делу.

— А, вспомнила! — хлопнула она себя по лбу. — Вы настройщик пианино.

— Нет, я не настройщик. Я к господину Череп-Свиридову..

— Так вам кого, собственно, нужно? — спросила женщина как-то угрожающе.

— Квартиранта тети Пики… — повторил озадаченный Евдоким.

— Мало ли квартирантов перебывало у меня! Всю жизнь сдаю комнаты. Ишь, выдумал!

Вид хозяйки и сам разговор были настолько нелепы, что Евдоким попятился, опасливо, подумал: «Помешанная… Ей-богу!» Решил уйти и вернуться попозже.

— Я еще зайду. Если возвратится…

Женщина захлопнула дверь перед его носом.

— Тьфу! Будь ты неладна! — выругался Евдоким. — Хозяюшка под стать квартиранту… Однако куда его черти уволокли?

Не успел Евдоким выйти на улицу, как за спиной его раздался кашель. Обернулся. Что такое? В двери, где только что маячила нелепая Пика, гримасничал Череп! Манил к себе пальцем. Евдоким хмыкнул, пошел за ним темным коридором, где почему-то пахло мокрой псиной. Свернули влево, затем вправо и за крутым выступом попали в апартаменты Черепа.

Евдокиму еще не приходилось бывать у него. Первое, что бросалось в глаза, — это несусветный кавардак, царивший в комнате. Узенькая железная койка под солдатским одеялом, подушка с желтым пятном посередине наволочки — отпечатком головы, пыльные газеты и век не мытая посуда. Уныло, серо, пусто. Видимо, Чиляк не врал, когда говорил, что Череп не любит мыть посуду: рассовывает по углам по мере загрязнения, а затем, утомившись ее зрелищем, обычно разбивает, а осколки выбрасывает в фортку. Ел он со сковороды, пил из никогда не мытой кружки, пахнущей зубным порошком, в привкусе которого находил особую свежесть. Малейший комфорт считал излишеством и, готовясь к новой жизни, гордился своей нищетой.

Смахнув с койки какие-то бумаги, показал Евдокиму:

— Садись.

— Твою бы дикую хозяйку да на оборону Порт-Артура, ни один бы япошка не проник! Уж Пика так Пика… — сказал Евдоким.

— Ее зовут Епистолия Мокеевна. Она не дикая, хотя и не из тех, у кого душа нараспашку. Что мне и нужно. Кстати, после дела скрываться будешь здесь. Если, конечно, не попадешь в «романовскую гостиницу»…

— Она член организации?

— Нет, она вдова-чиновница.

— А знает, кто ты?

— Полагаю, что да. Однажды у нас с ней был разговор. Вы, говорит, так молоды, а занимаетесь революцией. Что понимаете вы в ней? Все понимаю, говорю. Странно, а я, говорит, жизнь доживаю, а увы! Почему это? Так вы, говорю, сами же ответили на свой вопрос: жизнь прожили… Возможно, возможно, сказала она. Завидую вашему счастью Дон-Кихотов. Но на меня можете рассчитывать, буду помогать, сколько хватит моей жизни. Хватит, — успокоил я ее, — царизм в агонии, умирать собирается. Тут она мне и сказанула: если, говорит, царизм только собирается, то вы, революционеры, умираете весьма усердно. Революция, как Уран — она поедает своих детей. И все-таки, говорит, Карфаген должен быть разрушен… Вот тебе и Пика. Ну, а ты как, готов? — спросил, меняя разговор, Череп-Свиридов.

— Да. Готов.

— А ну, покажи…

Евдоким двумя руками осторожно снял с головы щегольскую соломенную шляпу и так же осторожно положил на стол, предварительно сдвинув в кучу локтем грязную посуду. Череп наклонился, заглянул с любопытством внутрь шляпы: в ней искусно скрывался взрывчатый заряд, достаточный, чтобы разнести в клочья полсотни губернаторов. Всю эту хитрую штуку придумал Евдоким, ему же и предстояло применить ее сегодня против Кошко.

— Тяжеловата… Как ты ее терпишь на голове?

— Мало ли!.. Зато можно ходить без опаски и, когда нужно, снять для «поклона».. — подчеркнул Евдоким и прошелся по комнате. Глаза его были светлы и печальны.

— Ну, что же, Дунька, пойдем, пожалуй?

У Евдокима что-то вздрогнуло в груди.

Наступило напряженное молчание.

— Ладно, давай присядем, что ли, перед дорогой дальней… — сказал Евдоким, садясь на краешек койки.

— Хе! Впервые, что ли! — отозвался беспечно Череп и, усевшись рядом с напарником, сжал опущенные руки меж острых колен.

— Дай попить холодненькой, — попросил Евдоким, вставая.

— Воды? Чепуха! Вода для рыбы-раков, вино для женщин и мужчин, а мы… а мы, как это? В общем, выпьем, брат, водки. Не для храбрости — для души.

И он плеснул в залапанную кружку из бутылки.