Буян - [129]

«Некрасиво получается… — мелькнула мысль у Евдокима. — Заметят, что липну к двери, еще заподозрят что-нибудь. Эх! — с каким-то лихим отчаяньем стукнулся он головой о косяк, усмехнулся криво и с беспечным видом вошел в помещение.

Позже всех явились чахоточный малый, Череп-Свиридов и Чиляк. Руководитель боевой группы товарищ Вадим — Евдоким узнал в нем по голосу того, что распространялся о «свежем топливе», — сказал короткое вступительное слово, затем прочитал приговор Поволжского революционного комитета, гласивший следующее.

«Самарский губернатор Иван Блок до приезда в Самару состоял помощником губернатора Богдановича, казненного революционерами за расстрел златоустовских рабочих. В бытность свою гродненским губернатором Блок устраивал в тюрьме избиения политических заключенных. Скрываясь от возмездия, он перевелся в Самару, но и здесь продолжает свое черное дело. 27 июня в селе Матвеевском устроил кровавое избиение крестьян. За совершенные преступления перед народом губернатор Блок приговаривается к смертной казни. Приговор привести в исполнение немедленно членам самарской боевой организации социалистов-революционеров по жребию».

Тут же был разорван листок бумаги на десять кусочков, по количеству участников, и на одном начертано два креста. Кому он достанется, тот и должен убить Блока.

Еще на двух клочках поставили по одному крестику для сопровождающих сигналистов. Скрутили бумажки, бросили в картуз, встряхнули, предложили тянуть. Первым вынул бумажку Григорий Фролов, развернул и чуть побледнел: на клочке чернели два креста.

* * *

События в Матвеевке — последняя капля, переполнившая чашу терпения боевой организации максималистов. Подобно зерцалу, на трех гранях которого написаны разные указы Петра Великого, «Матвеевское дело» имело три различных толкования и являлось как бы зерцалом правды и совести.

Командир 8-го Оренбургского казачьего полка полковник Кременцов 19 июня 1906 года рапортовал Николаю II:

«Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что в ночь с 13 на 14 июня во время обыска в с. Матвеевке в доме политического преступника крестьяне этого села собрались с вилами, косами и прочими сельскохозяйственными орудиями, дабы воспрепятствовать этому обыску. Бывшие при этом казаки 6-й сотни вверенного мне полка разогнали их, а услыша шум и набат в колокол, вышли из дома исправник с приставом. Сев в экипаж, они поехали, а казаки в виде конвоя за ними. Ночь была очень темная, и впереди ничего не было видно. Лошади исправника на что-то наскочили, и тележка опрокинулась, причем исправник и пристав вывалились из нее; в то же время раздались из домов выстрелы, которыми был ранен дробью легко в ухо командир сотни есаул Новокрещенов и в лицо казак Дашков. За темнотой отсутствие исправника было замечено лишь на околице, и поэтому полусотня вернулась в село, но ни исправника, ни пристава не нашла; тогда она пошла на хутор Авдеев в полутора верстах от Матвеевки, куда вскоре явился, прихрамывая, и исправник, скрывавшийся в хлебе. С рассветом полусотня снова вернулась в село и около церкви нашла изуродованный труп пристава. Вскоре начали снова собираться крестьяне, вооруженные вилами и косами. На предложение разойтись они не расходились, а стали ругаться и угрожать избиением казакам. Тогда, по приказанию исправника, после троекратного предупреждения был дан 15 спешенными казаками залп по толпе, но толпа продолжала угрожать, был дан второй залп, после которого жители разбежались, оставив одного убитого и другого тяжело раненного».

Таков официальный рапорт командира казачьего полка Кременцова.

А на самом деле?

…Нищее, убогое село Матвеевское. Точно пьяная ватага загулявших бурлаков, разметались вкривь и вкось избы и овины, будто пытались зацепиться друг за друга и не могли. Потому и брели кто вдаль по косогору, кто вниз, образуя грязные тесные улочки и прогоны, в которых, приникнув к домам, стояли заморенные жарой живучие вязы.

Сидят матвеевские мужики на дарственном наделе; ни лесу, ни лугов. Год от году ртов все больше, а земли по-прежнему — кот наплакал… Вот и арендуют кто где может в дальних местах, прихватывают исполу кусочки. На много верст, как муравьи, корпят матвеевцы в своих и чужих полях. А рядом, возле села у кулачины Авдеева лугов — косить — не перекосить. Да сам он и не косит. Зачем? Выгодней сдавать мужикам в аренду и драть с них по 12 рублей за десятину.

Однажды в воскресенье собралось старичье на завалинке покурить в холодке под вязом. Погодя подошли к ним степенные мужики, а потом и парни с гармошкой. Слово за слово разговорились про свою жизнь. Сельский писарь Данило Яковлев, поджарый мужик с небольшой цыганской бородкой, молча слушал, качал головой и потягивал свирепый самосад.

— А ты что ж молчишь, про что думаешь, Данила Мироныч? Ты, чать, человек практический, посоветуй нам, куда поворачивать? — спросили его. И в этом почтительном обращении и в глазах, уставленных на писаря, чувствовалось, что слово его имеет немалый вес.

— Что ж вам посоветовать? — ответил тот негромко, стряхивая с цигарки серую шквару пепла. — В одиночку всяк порвет кишки…