Бутырский ангел. Тюрьма и воля - [18]

Сказать пока Калинину было совсем нечего. Потому и слушал, молча, машинально помешивая в предложенной чашке чая, хотя сахара туда вовсе и не бросал. Исподтишка, разглядывал собеседника. Не углядеть было в нём ничего особенного. Рост средний. Телосложение среднее. Цвет волос размытый — что-то светлое, но не рыжее и не белое. И по лицу пройтись — зацепиться не за что. Мусорским языком говорить: без особых примет. Да что там — «без особых»! Вообще без примет: такого час в упор разглядывай, через день в толпе нос к носу столкнёшься — не признаешь. Зато манера говорить… Вроде негромко, вроде слова обыкновенные, а в напряге держит… Каждое слово, как тонкая иголка под кожу — входит незаметно, а двинуться захочешь — боль и беспокойство, потому как далеко зашла… Так с Калининым следак беседовал, склонял вину признать за то, к чему Сергей Дмитриевич никакого отношения не имел… И сулил, и пугал, и перспективы обрисовывал — всё ровным голосом, с одной интонацией…

Вот и сейчас Калинина испарина пробивать начала, хотя ничего особенного генеральный директор пока и сказать не успел. Похоже, арестантская чуйка сработала, то самое чутьё проявилось, что в человеке только в неволе просыпается и порою запредельно обостряется. Похоже, чуйка эта сигнал подала на опережение, потому что пока тем же ровным голосом Михаил Григорьевич продолжал:

— Чтобы Ваша книга из обычного ряда вышла, чтобы Вы не за Солженицыным и Шаламовым тянулись, а в один ряд с ними встали, а, может быть, опередили, Вам сборник надо дополнить… Возможно, одного рассказа и достаточно будет… Тогда вся книга заиграет…

Опять вспомнил Николай Дмитриевич находчивую и речистую дамочку из предыдущего издательства, опять удивиться поспешил, насколько по трафарету мыслят нынче книгоиздатели, только собеседник о другом заговорил…

— Я Ваш сборник внимательно прочитал… Прекрасные рассказы… Там всё правильно, интересно, но одна тема совсем нетронутой осталась… Вы совсем про любовь не пишите… Зря… Про любовь всегда интересно… Особенно, когда такие декорации, когда речь идёт о человеке, что угодил совсем в нечеловеческие условия… Я Вам сюжет подскажу… Вы справитесь… Наверняка, что-то видели, наблюдали… Будет очень современно, даже дерзко… Напишите про любовь арестанта современного.

А предмет его страсти… — кто-то из представителей администрации лагерной, желательно даже… одного пола… И чтобы любовь такая вовсе не безответной была, а вполне взаимной… Со всеми сопровождающими моментами — страстью, ревностью, интригами… Наше общество к подобным явлениям очень косно относится, даже враждебно… Но это же не нормально… Во всём мире на эти вещи совсем по-другому смотрят… И у нас надо систему ломать… Наше общество воспитывать надо… К цивилизации приобщать, к мировым ценностям, так сказать… Вы своей книгой, не сомневаюсь, целую революцию произведёте… Уверен, резонанс будет: пресса отреагирует, а, главное, — киношники клюнут. По такому сюжету фильм, а то и целый сериал выдать — успех гарантирован… При таком раскладе и бюджет сложится, какой-нибудь конкурс подвернётся, спонсоры подтянутся из продвинутых…

Уже не говорил, а пел человек за столом напротив. И слушал сам себя с великим удовольствием. Вот и новый куплет в его песне складываться начал:

— Тут сама жизнь, международная актуальность новый, очень смелый поворот подсказывает… Хорошо бы, чтобы кто-то из героев Вашего рассказа как-то соприкоснулся с проблемой перемены пола… Слышали, конечно… Кто-то мужчиной рождается, его таким во все документы записывают, а потом оказывается, он себя женщиной больше чувствует… Страдает от этого, а кругом никакого понимания, только издевательства, а то и угроза жизни только из-за того, что этот человек не такой, как все… Короче, Вы меня понимаете… И всё это очень гротескно будет на фоне лагерных, так сказать, декораций, на ограниченном пространстве неволи…

Калинину даже показалось, что в такт своей песне человек, что сидит напротив, ритмично головой и верхней частью туловища покачивает. И уже, будто, не поёт он вовсе, а заклинает что-то или какой-то обряд незнакомый и недобрый совершает. Только опять промолчал Калинин. Уже не по той причине, что сказать ему было совершенно нечего: горло свело, будто кто-то железной рукой за кадык схватил. Не то, что говорить, даже дышать трудно стало.

Трудно дышать было, только дышать и не хотелось, потом об этом уже и не вспоминалось, словно вовсе в этом всякая необходимость отпала. Куда важнее было сейчас внимательнее рассмотреть телефонный аппарат, что на столе у генерального директора стоял. Немного старомодный, красной пластмассы, большой и тяжёлый телефонный аппарат. Тяжёлый — вот самое главное! Потому что очень хотелось Сергею Дмитриевичу эту пластмассовую штуковину, будто специально для тяжести железяками начинённую, опустить на голову человека, что сидел напротив и говорил вещи, для него самого совершенно естественные и правильные, а для него, Калинина, совсем наоборот.

Уже очень конкретно прикидывал Сергей Дмитриевич, как реализовать задуманное. Ясно представлял, что удобнее всего подняться ему со своего места, взять двумя руками эту красную штуковину, поднять повыше и со всего маху опустить на голову Михаила Григорьевича. Вот только, хватит ли у аппарата провода, чтобы получилось поднять его высоко над головой? Или: вдруг, пока будет Калинин подниматься, пока будет аппарат над головой вздымать, умудрится его ненавистный собеседник под стол юркнуть или просто в сторону отпрыгнуть. Может быть, проще, не поднимаясь с места, схватить тот же самый аппарат одной рукой и по наименьшей траектории двинуть генерального директора в висок. Не получится особого размаха, зато очень резко и быстро получится, и вряд ли эта гадина отскочить успеет. Жаль только, что углы у аппарата закруглённые. Но и тут опасение мелькнуло: не подведёт ли, не дрогнет рука с тяжестью на весу…