Бутик для Золушки - [17]

Сидевший за рулем поправил:

— Чего это мы не рубим? — И пропел: — «Гудбай, Америка, гудбай…», — а затем дополнил репертуар: — «Мани-мани… сели в сани и айда…»

Пассажир оживился, уловив знакомое слово:

— Мани? Мани я иметь! — Он достал бумажник и показал лежащие в нем купюры. — Вел? Зима, водка — это есть весело. Корошо!

Очкарик широко улыбнулся, показав хищный оскал:

— Да уж, неплохо!

Быстро оглядел в окна пустую дорогу, идущую через лесок, радостно ткнул пальцем в небо:

— Гляньте, летит! Ракета летит! — И шарахнул бутылкой отвернувшегося к окну иностранца: — Хеппи нью ер, козел!

Заехав в кусты, гостеприимные москвичи ловко раздели иностранца и выбросили в пышный сугроб.

— «Гудбай, Америка, гудбай…» — довольно пропел крепыш-таксист пересчитывая купюры в бумажнике иностранца.

Машина удалилась в сторону города, накрытого светящимся куполом.

«Мне нравится, что вы больны не мной…» — неслось из авторадио с глухим отчаянием обманувшей любви.

«Мне нравится, что я больна не вами…» — прозвучало из глубин внутренних помещений затихшего салона. Саша прислушалась. Почему-то всякий раз ей казалось, что песня про нее, про ее личную, не сложившуюся любовь, хотя и касается совсем другой ситуации. Но что может быть печальнее: «И никогда тяжелый шар земной не уплывет под нашими ногами!» Не уплывет никогда, никогда не придется краснеть от нечаянного прикосновения любимого… Эх, Шушка! Дура, дура, дура! Ждала, ждала — вот приедет, обо всем догадается и будет стоять перед дочкой, глазами хлопать. Растерянный такой, счастливый, большой. Дождалась ведь! И все мимо! Обскакали тебя, тишайшая… Сабину тебе не переплюнуть… И ничего ему теперь ты не расскажешь, клуша растяпистая.

С наступающим, милый. Счастья тебе в личной жизни, любовь моя первая… А ты что теперь нюни распускаешь? Саша сжала зубы, и лицо стало жестким, волевым: насупленные брови, высокие скулы, глаза как перед расстрелом. Прямо памятник комсомолке. И ни единой слезинки. Ни за что!

— Не нужны мы ему, Зинка, не нужны, — сказала она вслух, как будто констатировала диагноз. — И он нам… — Саша собралась с силами, выговорила непослушными губами: — Он нам тоже не нужен! — И рухнула на диванные подушки, дав волю рыданиям.

— Простите… — послышалось рядом. — Я вам видаком не мешаю?

Саша села, пряча лицо в ладонях. Перед ней стоял огромный детина в желтых пижонских очечках и полосатом жилете неумелой ручной вязки.

— Тимур Евгеньевич. Ведомственная охрана. Меня здесь Терминатором зовут. У меня суточное дежурство.

— У меня тоже. Александра, помощник продавца-консультанта. У меня сегодня первый рабочий день…

— А у меня сессия на носу. Кассет на всю ночь набрал. Историю зарубежного кино такая потрясная дама ведет! «Гринуэй — это ледяной душ в горниле адских страстей!» И видно, что понимает, о чем говорит. Душ ледяной и горнило страстей пожирают ее хрупкое, сильное, горячее тело… Пардон, отвлекся. Не хотите присоединиться к просмотру? Да вы не беспокойтесь, если что, тут такая сигнализация — весь квартал поднимет. Я своими обязанностями не пренебрегаю, за место держусь. Шеф меня гипнотизирует — по нему камера плачет! Киногеничен до абсурда. Утром сегодня такие кадры выдал — полный атас! — Терминатор загнусавил, подражая директору: — «Дезидерио» по-итальянски — позволю себе заметить — желание! Это в самую точку покупательского интереса бьет. Желание-то у нас всегда есть!..

Саша засмеялась:

— Похоже! Вы обо мне не беспокойтесь, Тимур! Смотрите хоть всю ночь! Я здесь посижу, отоспаться мечтаю.

— Тогда, может, камин подтопить? Это я люблю. — Он ловко возродил угасающее пламя, подбросив несколько аккуратных полешек, стопкой лежащих рядом. — Так лучше. Вы только вовремя чурочки подкидывайте таким вот образом. С наступающим, коллега! — Молодой человек удалился в свою комнату, и вскоре оттуда раздались стрельба, грохот, визг тормозов и отчаянные вопли крутого боевика.

В лесочке у дороги было тихо. Лишь доносился шум со стороны Ленинградского шоссе, обозначенного вдалеке светящейся дымкой. Мелкий легкий снежок падал на опушенный инеем кустарник и черные, дремлющие елки. Под одной из них в позе пляжного отдыхающего лежал человек, одетый явно не по сезону — в пуловер и брюки. Ступни ног вызывающе торчали из-под снежного одеяла, успевшего припорошить тело. Так же вот, наверное, замерзал в степи широко известный ямщик и многочисленные неизвестные, унесенные зимними морозами. Но этого человека кто-то надежно опекал в Небесном департаменте. Не уснул он вечным сном, а пробудился, словно окликнутый с небес грозным голосом. Мужчина сел, в изумлении огляделся, протер лицо снегом, осторожно приподнялся, проверяя сохранность конечностей, морщась от боли, пощупал ушибленный бутылкой затылок и запрыгал, замахал руками, разгоняя охладевшую кровь. Его громкие иностранные выкрики огласили окрестности. Похоже было, что пострадавший поминал и святых, и полицию, и собственную маму. Реанимировавшись таким образом, стал энергично пробираться к дороге.

Но на трассе было тихо и пусто. Наконец на дороге показался автомобиль. Мужчина отчаянно замахал руками. Слепя фарами, машина пронеслась мимо. Произнеся что-то злое ей вслед, несчастный ринулся к шоссе, не теряя надежды остановить машину. Он кричал и едва не бросался под колеса каждому появлявшемуся на дороге автомобилю, но машины объезжали раздетого человека и, прибавив газ, исчезали. А мороз все больше сковывал, пробирая до костей человека, не привыкшего, по всей видимости, к зимним холодам.