Бустрофедон - [8]

— На место, на место! — ослабевшим голосом закричала Бабуль.

Тоже откуда ни возьмись взялась Тоня, задергала Данилин рукав:

— Папкя! Пошли домой, папкя!

— Опеть неладно, — тоскливо сказала Поля.

Геля, для себя нежданно, вдруг тоже прижалась к ее «куфайке», отдающей русской печью и куриным пометом.

— Я не обидущая, — пробубнила она в почти черную вату. — Я вас успела полюбить.

— Ты ж моя жал-ки-я, — выдохнула Поля.

«Победа» прощально тронулась. Тоня поволокла Данилу, Поля, пометавшись, пошла, отдельная, за ними, ужимая на шее шаль. Яго побежал за машиной и больше не вернулся.

Геля на пороге механически обмела валенки и только заметила, что Бабуль в домашних тапочках. Почему-то эти тапочки и нагие лодыжки окончательно доказали ей, что дальше жизнь будет совсем другой.

Телеграмма от мамы пришла через неделю. Слава отвез Бабуль в дедов кабинет, откуда можно было звонить по телефону. Вернулась она с лицом, также предвещавшим другую жизнь.

— Деда мама забрала, — сказала Бабуль. — Мы едем к ней. Насовсем.

— А дом? — обмерев, спросила Геля.

— Дом ведомственный. Здесь будут жить другие люди.

— А Баран Козлович?! — основы бытия зашатались в Геле, хотя она понятия не имела, что такое «ведомственный».

— Он в городе не приживется, — сказала Бабуль с вызовом.

Тоня, не мигая и шмыгая созерцавшая до этого, как Геля шьет кукле, взметнула белые ресницы и заорала дурным голосом, который Бабуль называла почему-то благим, то есть хорошим, матом. Плохой Геля знала от Сашки.

— Деточка, — сказала Бабуль Тоне, — перестань плакать. Позови лучше маму.

Поля прибежала, как всегда, бросив «куфайку» в угол и разувшись. Они всё перешептывались, Геля устала подслушивать, уснула. Ничего почти не поняла.

В сборах принимали участие все. Даже Данила словно бы послушался деда. Заскорузлыми руками он, как ни странно, ловко увязывал узлы и уминал в огромные ящики книги. Был совсем не страшный и не призрачный, просто немытый и небритый. Поля отрывалась от вещей, озирала его. Он не отвечал.

— Куды столькя? — время от времени обводила Поля книжные стопы. — В билитеку отдай. В билитеку…

— Ни за что! — отрезала Бабуль.

Данила неожиданно поднял лицо, встопорщил прикрытые ушанкой кудлы.

— Культурра! — сказал он, точно говорящий грач.

— Припасы забирайте, — сказала Бабуль Поле. — Чужим не хочу оставлять.

Поля навернула им в дорогу целый куль еды. Геля раздала много своих книг Тоне и Сашке, не думая о том, нужны ли они им. Отдала половину кукол — они Тоне точно нравились, хотя и скрытно. Оставила себе «Конька-горбунка» и сказки Пушкина. Но Бабуль велела их тоже положить в ящик, сказала:

— В машине читать вредно.

Слава приехал, но не на «победе», а на крытом брезентом ГАЗ-51. Дед научил Гелю разбираться в технике. Пришли еще мужики с комбината. Погрузили. Геле уже скорей хотелось ехать, а не прощаться. Поля и Тоня стояли, подпершись, пока было видно. Сашка упросил прокатиться до больницы — последнего поселкового строения. Там спрыгнул, солидно сказал:

— Ну, покедова.

Геля вспомнила про Григория Львовича и погрозила ему кулаком. Смерти доктору в преддверии другой жизни больше не желала.

Они в машине и спали. Когда неизвестно почему останавливались, Геля выталкивалась из вязкого забытья и видела освещаемые фарами загадочные указатели: «Биомасса НДП» или «Язвы 5,3». Слава по дороге знал, где поесть, где туалет. И все ехали и ехали мимо глухих деревень, немых полей, огней, горящих на весу. Снова Геля засыпала между Славой и Бабуль. И снова обедали с шоферами и командированными гороховым супом или борщом, дуя, сморщивали пенку на какао к краю стакана. Геле казалось, что так они будут всегда.

ГАЗ заглох в городе Михайлов — Геля запомнила. Она мало бывала в городах, только два раза в Москве и летом у родителей. Михайлов городом Геле не показался. Она заметила магазин «Культтовары». Слава проводил Гелю с пустыми руками и Бабуль с сумкой на вокзал, отстоял очередь за билетами и ушел чиниться.

— Жаль директора, — сказал на прощание Слава. — Атомный мужик. Жаль!

Геля всегда мечтала попасть в комнату матери и ребенка — она видела такие таблички на вокзалах, где оказывалась прежде, но ей не удавалось уговорить Бабуль проникнуть туда, и она убедила себя, что там рожают детей, и поэтому нельзя. Геля уже замечала, что сбывшаяся мечта мало напоминает несбывшуюся. Комната матери и ребенка оказалась помещением со многими кроватями, как в больнице у Григория Львовича, куда Геля ходила с дедом на открытие. Только в больнице не разрешали бегать и шуметь, а здесь, в странном парящем мареве, закатывались ревом и носились дети разных возрастов, были слышны поезда и объявления и постоянно кто-то таскал чемоданы и тех же детей на выход. Но когда они с Бабуль пошли в вокзальное здание дать телеграмму маме, Геля осознала, что бывает толчея и кучность и похуже. Уснуть Геля не смогла, или ей, наоборот, виделось во сне марево и чемоданы. Но Бабуль наяву сидела всю ночь на углу кровати и нашептывала. Только зубы не сняла.

Они промаялись весь следующий день в этой так недавно желанной комнате. Геля с незнакомым мальчиком пошли побродить по коридорам, нашли чудесный титан с водой и привязанной к нему кружкой, немного побрызгались, но железнодорожники, а может, милиционеры бесцеремонно вернули их на место, и Бабуль еще перед ними извинялась. Нужный поезд отъезжал вечером, измученная Геля пристроилась на боковой полке. Бабуль сказала: