Бустрофедон - [16]

Третье лето выступало аккумуляторным. Из добытых пластин на костре выплавлялся в консервной банке сверкающий свинец, залив который в любую форму можно было получить на выходе все, на что хватало фантазии и мастерства, — от брелока для ключей до кособокого солдатика с воздетым мечом. Очередное летнее времяпрепровождение украшали обломки шифера, брошенные в костер и разлетавшиеся из пламени заточенными уголками на смертельно опасные дистанции. Все это могло уложиться и в одно лето, но тогда бы наступила вечность. Вечность разверзалась в прогале так называемого свободного времени, обреченная на поражение борьба с которым изнуряла и повергала в прострацию. Карбид и аккумуляторные пластины создавали спасительную занятость.

Геле, насмотревшейся пиротехнических подвигов, скрученных летающих болтов и рогаток, прижигающих ляжки алюминиевыми подковками, и не представлялось, насколько ее положение возвысит обладание двумя тоненькими деревянными ракетками с узелками натяжки струн по ободу и перьевым рожком волана. Иная игра учит правилам сама, без подсказок извне, но отец, с которым они продолжали тайные встречи после школы, поведал ей, что в некое подобие бадминтона играли в Древней Греции, Индии и Японии и что именно японцы придумали ракетки. С отцом Геля впервые и попробовала перебрасываться воланом, для чего они удалились в парк на берегу реки, противоположном от дома, где протекали редкие и необратимо давние Гелины побывки. Отец теперь тоже обитал не здесь, но Гелю это уже не огорчало. Она усвоила, что перемены — дело обычное, из них состоит примерно половина жизни.

После арифметики главным мучением Гели была физкультура. Любые спортивные мероприятия вызывали у нее отвращение — не из-за неодолимости, хотя она так и не сподобилась взобраться по канату или перепрыгнуть «коня», а из-за горького стеснения при переодевании на глазах у всех, необходимости приносить специальную одежду и обувь и бодрых покрикиваний и прикосновений плечистого преподавателя. Однажды он подхватил Гелю под мышки, помогая хоть на секунду удержаться на этом чертовом бессмысленном канате, и Геля вырвалась и убежала из спортзала. Не то чтобы она была категорически неспортивной — лыжи и велосипед освоила быстро и достаточно (и то, и другое Бабуль, по счастью, не оставила в Туторовском). Ее убивала публичность действий, которые казались интимными, и невнятность цели. Город по полной стоимости требовал расплаты за кончившуюся свободу, и Геля сопротивлялась, как умела — не повинуясь.

Занятия в теплую погоду проходили во дворе, урок был сдвоенный, и переполненный мочевой пузырь потребовал облегчения. Геля заперлась на массивный крюк в уличном двухдверном сортире. Но чуть присела, как в безукоризненно круглую, какие остаются от сучков, но слишком для сучка большую дыру в стенке, разделяющей отсеки, показался мужской телесный шланг с малюсеньким отверстием. Шланг закачался, то сокращаясь, то высовываясь на всю длину, а может, и не на всю, на уровне ее глаз, наливаясь силой и кровью. Едва преодолев искушение ударить по кишке ногой, Геля выскочила во двор, и сколько ни смотрела в сторону беленой дверцы, оттуда так никто до звонка и не вышел. По-видимому, маньяк караулил следующую жертву.

Хуже физкультуры был, пожалуй, медосмотр. Главным Гелиным желанием стало приобретение недуга, освобождающего от уроков физкультуры, желательно навсегда. О том, что недуг чреват множественными медосмотрами, она не думала, к тому же была основательно здорова.

Отец отошел от нее на приличное расстояние и сказал:

— Старайся отбить волан.

Сам встал боком и, подбросив конус в перышках левой, вытянутой правой с ракеткой послал его в сторону Гели. Она отбила. Отец подхватил передачу, и началась переброска, пока чудо с пробковой шишечкой на конце не упало — кстати, по отцовой оплошности.

Геля почувствовала, что настает ее настоящий звездный час, несравнимый с подлой забавой разбивания лобовых стекол.

— Мо-ло-дец! — сказал отец, немного запыхавшийся, по слогам. — У тебя реакция прекрасная.

Ему скоро надоело перебрасываться, и он стал рассказывать о том, что вообще-то в бадминтон играют с сеткой, как в теннис, и в этом деле есть свои мастера и чемпионы. Но сетка Гелю не интересовала. Ей нравилось, что волан улетает в открытое небо и игра это — небесная. И звук, излучаемый воланом при ударе о струны ракетки, один в один похож на название самой игры:

— Ббадд (подача) — минн (отбой) — тонн (прием)!

На обратном пути Геля вдруг призналась отцу, как писала в тетради зеркально и что из этого вышло.

— Это же бустрофедон, — сказал отец незнакомое быстрое слово, похожее на этикетку Бабулиного лекарства. Он не стал ждать встречного вопроса. — Так писали древние греки — одну строку справа налево, другую — слева направо, как мы. По очереди.

— Зачем? — вклинилась Геля.

— Чтобы не отрывать руки, перемещаясь на новую строчку.

— А откуда греки знали, когда в какую сторону читать? — осенило Гелю.

— Хороший вопрос, — одобрил отец. — Они писали зеркально. Прямо как ты. Только ты сама догадалась. И наш алфавит не симметричный, как греческий. Там шестнадцать читаются букв отраженно, — продолжал он, видимо увлекаясь. — И их подарил грекам финикиец Кадм.