Буря столетия - [7]

– Да… только, говорят, такой еще не бывало. Люсьен выдергивает из трюма омара и поднимает над головой:

– Санни, одного забыл! Санни отвечает:

– Для затравки полезно оставить в садке. На счастье.

Люсьен Фурнье обращается к омару:

– Надвигается Буря столетия, mon frere [Брат мой (фр.).], – только что по радио сказали. – Щелкает его по панцирю. – Ты вовремя шубу надел, да?

И бросает омара обратно в садок – ПЛЮХ! Все четверо уходят с лодки, и мы смотрим им вслед. А Майк объясняет нам:

– Но мы – не такие. На островах жизнь другая. И мы сплачиваемся, когда это нужно.

А Санни, Джонни, Алекс и Люсьен уже на трапе; кажется, они уносят снаряжение. И Санни говорит:

– Ладно, и эту переживем.

– Ага, как всегда, – подхватывает Джонни.

– Не о волнах думай, а о лодке, – добавляет Люсьен. И Алекс Хабер ему отвечает:

– Да ладно, что там может француз в этом понимать?

Люсьен шутливо на него замахивается. Все смеются. Потом идут дальше. Видно, как Санни, Алекс, Люсьен и Джонни заходят к Годсо. А камера отворачивается и панорамирует вверх по Атлантик-стрит к мигалке, которую мы уже видели. Потом уходит вправо, вырезая кусок деловой части города. На улице суматошное движение. Майк продолжает говорить:

– И мы умеем хранить тайну, если надо. Например, ту, что досталась на нашу долю в восемьдесят девятом. – Он замолкает на минуту. – И люди, которые там живут, до сих пор ее хранят.

И мы заходим в магазин-склад Андерсона. Поспешно входят и выходят люди. Вот появляются три женщины: Анджела Карвер, миссис Кингсбери и Роберта Койн.

За кадром голос Майка:

– И я это знаю.

Его перебивает разговор женщин. Говорит Роберта:

– Слава Богу, консервами закупилась. Теперь пусть приходит.

– Я только молюсь, чтобы свет не отключили, – отвечает миссис Кингсбери. – Не могу я готовить на дровяном очаге. У меня даже вода на нем подгорает. Большая буря только для одного хороша…

И Анджела ее перебивает:

– Угу. И мой Джек знает, для чего.

Две другие смотрят на нее с удивлением, потом все трое хихикают, как девчонки. И расходятся к своим машинам. И снова слышен голос Майка:

– Я держу связь.

Новый план: борт пожарной машины. Чья-то рука полирует тряпкой ее красную шкуру и уходит из кадра. Довольный своей работой Ллойд Уишмен глядит на отражение собственного лица. Ферд Эндрюс (его не видно) говорит ему:

– По радио сказали, снега будет до фигища.

Ллойд поворачивается, и камера за ним, и мы видим Ферда, прислонившегося к двери. В руках у нею голенища полудюжины сапог, и он начинает их расставлять по парам под крюками, где висят плащи и шлемы. И говорит:

– Как попадаем в беду, так уж попадаем. Ллойд усмехается в ответ своему молодому напарнику и снова драит машину. При этом говорит:

– Спокойней, Ферд. Шапка снега – это еще не беда. Беды через пролив не ходят. А то чего бы мы здесь жили?

Судя по лицу Ферда, он не так в этом уверен. Он выходит из двери и смотрит вверх…

И камера вслед за ним смотрит на приближающиеся штормовые облака.

Задерживается на них на секунду, потом панорамирует вниз, и в кадр вплывает типичный аккуратный белый домик Новой Англии. Он примерно на полпути к вершине холма по Атлантик-стрит – то есть между причалами и центром города. И ограда у него есть, отделяющая улицу от умершего на зиму газона (но снега на нем нет, и вообще на острове мы его еще не видели), и калитка в ограде открыта, приглашая на бетонную дорожку всякого, кто потрудится сойти с тротуара и по крутым ступеням террасы подойти к двери. У калитки стоит почтовый ящик, забавно раскрашенный и с лепными добавками, превращающими его в розовую корову. На боку надпись:

КЛАРЕНДОН

Голос Майка сообщает:

– Первым человеком в Литтл-Толл-Айленде, который увидел Андре Линожа, была Марта Кларендон.

Закрывая кадр, на переднем плане появляется рычащий серебряный волк. Это набалдашник трости. Камера отъезжает, показывая нам Линожа сзади. Он стоит на тротуаре перед открытой калиткой Марты, и это человек высокий, одет в джинсы, высокие ботинки, куртку, и на уши натянута черная вязаная шапочка. И перчатки, издевательски-желтые, ядовито-яркие – вырви глаз. Одна рука сжимает набалдашник, и от серебряной головы волка уходит вниз черное ореховое дерево трости. А голова самого Линожа опущена между ссутуленными плечами. Поза мыслителя. И еще – есть в этой позе что-то мрачное или скорбное.

Подняв трость, он стучит ею об край проема калитки. Ждет, потом стучит по другому краю. Это похоже на ритуал.

И Майк заканчивает фразу:

– Он был последним, кого она в жизни видела. Линож медленно идет по бетонной дорожке, лениво помахивая на ходу тростью. И насвистывает мелодию: «У чайника ручка».

А в доме, в гостиной Марты Кларендон такой порядок, который может поддерживать только потрясающая хозяйка, всю жизнь прожившая в одном доме. Мебель старая и красивая, но не так чтобы антикварная. Стены увешаны фотографиями – в основном еще из двадцатых годов. Стоит пианино с раскрытыми пожелтевшими нотами на пюпитре. В самом удобном (может быть, единственном удобном) кресле сидит Марта Кларендон – дама лет примерно восьмидесяти, с красиво уложенными седыми волосами, в аккуратном домашнем халате. Около нее на столе чашка чаю и тарелка печенья. С другой стороны от нее стойка на колесиках для ходьбы; у стойки сзади две велосипедные ручки, а спереди – поднос.