Буря (сборник) - [96]
– Сико-ока?! Не-э! Тёсава! Ситока. Финис?
Я смотрел на новую цену. Сбрасывали, скажем, двадцать юаней. Я решительно тряс головой и делал вид, что хочу уйти. Но мне опять перекрывали дорогу.
– Сикока?
Я упрямо набирал на калькуляторе прежнюю цифру.
– Ситока никака нету! Ситока. Финис?
Убавляли ещё двадцать. Я сердито махал рукой и неторопливо начинал удаляться. И тогда мне вслед летел отчаянный крик умирающего с голоду человека:
– Титылиста, тлиста, твеста. Тавай твеста? Тавай?
Я поворачивался и (чего не сделаешь для счастья ближнего?) говорил со вздохом:
– Сто.
– Сы-ы-то?! Сыто не-эт. Сыто сафсем тёсафа. Сыто – вот. Эта – сыто-о, а эта тве-еста.
– Сто.
– Сыто и пятьтесят. Тавай?
– Сто.
– И твацат. Тавай?
– Сто.
– И тесят. Тавай?
– Сто!
И как говорят только извергам, с выражением наиполнейшего неудовольствия и презрения:
– Та пири, пири са сыто!
Правда что, «отинь кусить хотица».
Не скажу, что много, у нас бы на это просто не хватило ни денег, ни времени, но кое-что необходимое и экзотическое мы всё же таким варварским способом приобрели. И весь обратный путь хохотали, парадируя китайских простодушных продавщиц, поскольку торговали в основном одни женщины. Похоже, они и в самом деле не догадывались, что я валяю ваньку.
Когда прибыли на место, оказалось, что на третьем этаже, там, где должен был проходить гала концерт, на всякий случай составляли программу, и шла генеральная репетиция. Узнали мы об этом от Ирины по телефону.
– А пораньше нельзя было вернуться? – как и полагается всякому нормальному начальнику, заорала она в трубку. – А ну живо наверх!
– Вы же сказали, что нам ничего не дадут.
– А вдруг!
– Так…
Хлоп.
– Нет, определённо ей за китайца надо было замуж выходить. А ты, кстати, не желаешь?
– Даже за деньги.
– Почему?
– А ты смог бы тут жить?
– Разве что на каторге. И это несмотря на весь этот манхеттэнский блеск и железный порядок.
– Как всё-таки хорошо, что я родилась в России.
– И я!
До начала заключительного мероприятия оставалось полтора часа. И когда мы вошли в зал, там уже полным ходом шла подготовка. На месте задника установили огромнейшего размера монитор, по бокам невысокой сцены аппаратуру, две световые пушки на высоких постаментах в конце зала. Перед сценой поставили накрытые кумачом столы для жюри. Вперемешку со звучанием фонограммы в зале было слышно непрестанное говорение, кто-то из наших время от времени под сопровождение пытался петь, туда и сюда сновала с озабоченными лицами обслуга, прокладывали через весь зал к центральной камере шнуры, кричали, спорили, наши составляли предполагаемую программу, кто что, если повезёт, будет петь. Мы решили всё-таки повторить есенинского «Коня», хотя Ирина категорически настаивала на чём-нибудь патриотическом, типа «любушка да галюбущка».
– Тогда, может, сразу «Неслышны в саду даже шорохи» или «Расцветали яблони и груши»?
– И что?
– А то, что мы приехали сюда петь свои, а не чужие песни.
– Это «Подмосковные вечера» и «Катюша» для вас чужие песни?
– Та-а! Отшэнь! Ми па-аём толика на сываём ратыном ясыкье!
Стоявшая рядом Эля засмеялась. А Ирина, водевильно закатив глаза, протянула:
– Кошма-ар!
Так ни до чего и не договорились. И когда подошло время, все ушли переодеваться.
И на этот раз снимали. И опять несчётное количество раз с каким-то издевательским садизмом было произнесено приглянувшееся китайцам всего лишь одно-единственное, но очень распространённое в России нецензурное слово на букву «х». И всё это безобразие три китайских оператора снимали, Ли время от времени фотографировал, я вместе с залом томился в ожидании, как вдруг сначала по-китайски, а потом Эллиным голосом сказали, что сейчас назовут имена победителей конкурса. Называли по каждой номинации отдельно. И сразу пошли китайцы, китайцы, китайцы… Все, кого называли, выходили на сцену и выстраивались в ряд. Когда дошла очередь до эстрадного вокала, произошла небольшая заминка, как будто уронили микрофон, и вдруг громогласно на весь зал прозвучал Эллин голос:
– А ситяс на сыцену приклашаеца аплататильница салатова приса в наминации эстратный вакал Евгения.
Я не поверил своим ушам, оглянулся на стоявшую за моей спиной дочь. Она растерянно пожала плечами. И тогда над всем залом командирским голосом пронеслось:
– Евгения, бегом на сцену! Бего-ом!
Проходя мимо, дочь с потрясённым недоумением успела ещё обронить на ходу: «Мне что, золото дали?»
Когда объявление результатов было закончено, на сцену поднялся председатель жюри и, пожимая всем по очереди руки и скаля зубы, стал вручать награды.
Затем начался заключительный концерт, точку в котором опять же, как и на открытии, поставила Женя. Само собой, поднялся вой, буря аплодисментов, которые ещё усилились, когда дочь победоносно произнесла в микрофон: «Ра-си-я! Ра-си-я!»
Ли несколько раз фотографировал дочь во время выступления, а после концерта сфотографировал нас вместе. Мы были счастливы, мы улыбались. Подошла Эля и, отведя меня в сторону, сказала, что с нами хочет поговорить тот самый продюсер.
– Где же он?
– Он путит вас штать низу. Ресепшна.
– А как мы его узнаем?
– Он сам к вам патайтёт.
Мы спустились в номер, ополоснули холодной водой горячие лица. Во время переодевания и сборов взволнованно переговаривались:
Чугунов Владимир Аркадьевич родился в 1954 году в Нижнем Новгороде, служил в ГСВГ (ГДР), работал на Горьковском автозаводе, Горьковском заводе аппаратуры связи им. Попова, старателем в Иркутской, Амурской, Кемеровской областях, Алтайском крае. Пас коров, работал водителем в сельском хозяйстве, пожарником. Играл в вокально-инструментальном ансамбле, гастролировал. Всё это нашло отражение в творчестве писателя. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Член Союза писателей России. Автор книг прозы: «Русские мальчики», «Мечтатель», «Молодые», «Невеста», «Причастие», «Плач Адама», «Наши любимые», «Запущенный сад», «Буря», «Провинциальный апокалипсис» и других.
В биографии любого человека юность является эпицентром особого психологического накала. Это — период становления личности, когда детское созерцание начинает интуитивно ощущать таинственность мира и, приближаясь к загадкам бытия, катастрофично перестраивается. Неизбежность этого приближения диктуется обоюдностью притяжения: тайна взывает к юноше, а юноша взыскует тайны. Картина такого психологического взрыва является центральным сюжетом романа «Мечтатель». Повесть «Буря» тоже о любви, но уже иной, взрослой, которая приходит к главному герою в результате неожиданной семейной драмы, которая переворачивает не только его жизнь, но и жизнь всей семьи, а также семьи его единственной и горячо любимой дочери.
Есть много в России тайных мест, наполненных чудодейственными свойствами. Но что случится, если одно из таких мест исчезнет навсегда? История о падении метеорита, тайных озерах и жизни в деревне двух друзей — Сашки и Ильи. О первом подростковом опыте переживания смерти близкого человека.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Второй роман о Веронике. Первый — «Судовая роль, или Путешествие Вероники».
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.