Буря (сборник) - [96]

– Сико-ока?! Не-э! Тёсава! Ситока. Финис?

Я смотрел на новую цену. Сбрасывали, скажем, двадцать юаней. Я решительно тряс головой и делал вид, что хочу уйти. Но мне опять перекрывали дорогу.

– Сикока?

Я упрямо набирал на калькуляторе прежнюю цифру.

– Ситока никака нету! Ситока. Финис?

Убавляли ещё двадцать. Я сердито махал рукой и неторопливо начинал удаляться. И тогда мне вслед летел отчаянный крик умирающего с голоду человека:

– Титылиста, тлиста, твеста. Тавай твеста? Тавай?

Я поворачивался и (чего не сделаешь для счастья ближнего?) говорил со вздохом:

– Сто.

– Сы-ы-то?! Сыто не-эт. Сыто сафсем тёсафа. Сыто – вот. Эта – сыто-о, а эта тве-еста.

– Сто.

– Сыто и пятьтесят. Тавай?

– Сто.

– И твацат. Тавай?

– Сто.

– И тесят. Тавай?

– Сто!

И как говорят только извергам, с выражением наиполнейшего неудовольствия и презрения:

– Та пири, пири са сыто!

Правда что, «отинь кусить хотица».

Не скажу, что много, у нас бы на это просто не хватило ни денег, ни времени, но кое-что необходимое и экзотическое мы всё же таким варварским способом приобрели. И весь обратный путь хохотали, парадируя китайских простодушных продавщиц, поскольку торговали в основном одни женщины. Похоже, они и в самом деле не догадывались, что я валяю ваньку.

Когда прибыли на место, оказалось, что на третьем этаже, там, где должен был проходить гала концерт, на всякий случай составляли программу, и шла генеральная репетиция. Узнали мы об этом от Ирины по телефону.

– А пораньше нельзя было вернуться? – как и полагается всякому нормальному начальнику, заорала она в трубку. – А ну живо наверх!

– Вы же сказали, что нам ничего не дадут.

– А вдруг!

– Так…

Хлоп.

– Нет, определённо ей за китайца надо было замуж выходить. А ты, кстати, не желаешь?

– Даже за деньги.

– Почему?

– А ты смог бы тут жить?

– Разве что на каторге. И это несмотря на весь этот манхеттэнский блеск и железный порядок.

– Как всё-таки хорошо, что я родилась в России.

– И я!

До начала заключительного мероприятия оставалось полтора часа. И когда мы вошли в зал, там уже полным ходом шла подготовка. На месте задника установили огромнейшего размера монитор, по бокам невысокой сцены аппаратуру, две световые пушки на высоких постаментах в конце зала. Перед сценой поставили накрытые кумачом столы для жюри. Вперемешку со звучанием фонограммы в зале было слышно непрестанное говорение, кто-то из наших время от времени под сопровождение пытался петь, туда и сюда сновала с озабоченными лицами обслуга, прокладывали через весь зал к центральной камере шнуры, кричали, спорили, наши составляли предполагаемую программу, кто что, если повезёт, будет петь. Мы решили всё-таки повторить есенинского «Коня», хотя Ирина категорически настаивала на чём-нибудь патриотическом, типа «любушка да галюбущка».

– Тогда, может, сразу «Неслышны в саду даже шорохи» или «Расцветали яблони и груши»?

– И что?

– А то, что мы приехали сюда петь свои, а не чужие песни.

– Это «Подмосковные вечера» и «Катюша» для вас чужие песни?

– Та-а! Отшэнь! Ми па-аём толика на сываём ратыном ясыкье!

Стоявшая рядом Эля засмеялась. А Ирина, водевильно закатив глаза, протянула:

– Кошма-ар!

Так ни до чего и не договорились. И когда подошло время, все ушли переодеваться.

И на этот раз снимали. И опять несчётное количество раз с каким-то издевательским садизмом было произнесено приглянувшееся китайцам всего лишь одно-единственное, но очень распространённое в России нецензурное слово на букву «х». И всё это безобразие три китайских оператора снимали, Ли время от времени фотографировал, я вместе с залом томился в ожидании, как вдруг сначала по-китайски, а потом Эллиным голосом сказали, что сейчас назовут имена победителей конкурса. Называли по каждой номинации отдельно. И сразу пошли китайцы, китайцы, китайцы… Все, кого называли, выходили на сцену и выстраивались в ряд. Когда дошла очередь до эстрадного вокала, произошла небольшая заминка, как будто уронили микрофон, и вдруг громогласно на весь зал прозвучал Эллин голос:

– А ситяс на сыцену приклашаеца аплататильница салатова приса в наминации эстратный вакал Евгения.

Я не поверил своим ушам, оглянулся на стоявшую за моей спиной дочь. Она растерянно пожала плечами. И тогда над всем залом командирским голосом пронеслось:

– Евгения, бегом на сцену! Бего-ом!

Проходя мимо, дочь с потрясённым недоумением успела ещё обронить на ходу: «Мне что, золото дали?»

Когда объявление результатов было закончено, на сцену поднялся председатель жюри и, пожимая всем по очереди руки и скаля зубы, стал вручать награды.

Затем начался заключительный концерт, точку в котором опять же, как и на открытии, поставила Женя. Само собой, поднялся вой, буря аплодисментов, которые ещё усилились, когда дочь победоносно произнесла в микрофон: «Ра-си-я! Ра-си-я!»

Ли несколько раз фотографировал дочь во время выступления, а после концерта сфотографировал нас вместе. Мы были счастливы, мы улыбались. Подошла Эля и, отведя меня в сторону, сказала, что с нами хочет поговорить тот самый продюсер.

– Где же он?

– Он путит вас штать низу. Ресепшна.

– А как мы его узнаем?

– Он сам к вам патайтёт.

Мы спустились в номер, ополоснули холодной водой горячие лица. Во время переодевания и сборов взволнованно переговаривались: