Буря - [23]

Самба глядел и дивился: такой он знал Мадо когда-то. Он вспомнил смешную историю из ее школьных лет. Девочкам дали тему: «Чувство долга в сочинениях Корнеля». Мадо написала про звезду, которая, заметив влюбленного астронома, упала в обморок, и ей подарили бальное платье со шлейфом, потому что удобнее падать в обморок, когда на тебе длинное платье, но портной напрасно искал звезду, она давно стала золотой пылью, и только астроном помнил, как по небу пронеслась комета… «Что за вздор!» — негодовал учитель. Мадо объяснила: «Я прочитала у Корнеля про падучую звезду»… С тех пор прошло одиннадцать лет, а Мадо все такая же…

На столе стоял букет из полевых цветов. Она спросила:

— У вас гадают по ромашкам?

— Конечно. «Любит — не любит, к сердцу прижмет — к чорту пошлет».

Это лучше, чем у нас. Французские девушки пробуют поторговаться с сердцем: «немного, сильно, безумно». «Немного»… По-моему, лучше «к чорту пошлет». Скажите мне эти слова по-русски.

— Мадо, не обрывайте цветов, вы мне испортите натюрморт.

Она спела старую руссильонскую песню. У нее был низкий, слабый голос.

Солдат воевал десять лет,

Солдат обошел весь свет.

Он вернулся ночью домой.

И жена поглядела — чужой.

И жене приглянулся чужой,

Жена целует его горячо,

Ему и горько и хорошо.

Солдат, ты счастье свое отыскал!

Солдат, ты счастье свое потерял!

Жена смеется сейчас над тобой,

Жена изменяет тебе с тобой.

Убить не может — он любит ее.

Простить не может — он помнит все.

Солдат под утро…

— Не хочу больше петь.

— А что сделал солдат?

— Ушел. Может быть, он и не был у жены, а обнимал чужую женщину, может быть, он до сих пор бродит по свету…

Мадо теперь думала об одном: хоть бы Самба вышел! На минутку!.. Неужели он не догадается? Ведь ей нужно сказать Сергею… Что сказать, она не знала, но знала — необходимо что-то сказать.

— Самба, дорогой, если вы вскипятите воду, я сделаю кофе. Хорошо?

Самба, наконец-то, понял, он ушел в маленькую кухню. Мадо спросила Сергея:

— Когда вы уезжаете?

— Не знаю. Думаю, что скоро.

Ей показалось, что это не она говорит — голос был чужой:

— Хорошо, что скоро. А то ваши друзья подумают, что вы влюбились в Париж.

Он пожал плечами. Какая она несносная! И милая… Чем она его покорила? Может быть, отрешенностью, тем печальным весельем, которое стоит над Парижем, как легкий летний туман?

— Я вас обидел?

— Что вы! Вы так интересно рассказывали о вашей стране. Я вам очень благодарна, очень… — Она встала. — Самба, где же вы запропастились?

В дверях кухни, повернувшись к Сергею, она с веселой гримасой повторила заученные русские слова: «К чорту пошлет».

— Самба, где чайник? Что вы здесь делали?

— Я думал, что вы хотите…

— Я хочу кофе. Идите к вашему гостю, я сделаю все сама.

Прошло полчаса. Самба решил посмотреть, что с кофе. Он нашел Мадо плачущей.

— Уходите! Нет, постойте… Скажите ему, что мне стало дурно, что у меня больное сердце. Придумайте что-нибудь. Я не могу выйти к нему. Не могу…

В ту ночь Сергей плохо спал: он думал о Мадо. Чем он ее оттолкнул? А может быть, она над ним смеется? Нет, так не играют… Но почему он все время думает о ней? Эта девушка, без спросу, без тех прав, которые дает давность дружбы, без задушевных бесед, без горячих объятий, чужая, вот уж воистину чужая, вошла в его жизнь, стала такой близкой, такой своей, что он с нею беседует, спрашивает ее, утешает… Он ворочался, злился на себя и все-таки думал о Мадо. И вдруг рассмеялся: вспомнил, как она смешно сказала по-русски «к тшорту».

Утром ему подали маленький синий конверт.

«Вчера я снова дурно вела себя. Не сердитесь, я от этого страдаю. Вы говорили, что в вашей стране есть Джульетты, которым не хватает слов. Я тоже немая Джульетта, только французская. Я не могу и не хочу войти в вашу жизнь, все, о чем я вас прошу — встретиться со мной, может быть, я смогу вам сказать то, что хочу. Я буду вас ждать сегодня вечером в восемь часов на набережной Вольтера, возле памятника. Если вы не сможете или не захотите притти, я не обижусь, а буду говорить с вами издалека. Место это я выбрала потому, что там в этот час мало прохожих, мы сможем разговаривать. Простите каракули, я тороплюсь и не решаюсь переписать. Мадо».

Накрапывал мелкий дождь. Сергей пришел на набережную до времени; Мадо его ждала. Они быстро заговорили о дожде, о Вольтере, о картинах Самба — оба хотели скрыть свое волнение. Они шли то очень медленно, останавливаясь, как будто не знали дороги, то быстро, и тогда со стороны можно было подумать, что они куда-то торопятся; но они не знали, куда идут. Они перешли на правый берег, дошли до площади Конкорд, которая сверкала, как бальная зала; поднялись по Елисейским полям, жмурясь от огней и не замечая прохожих; потом они очутились в Булонском лесу. Обычно здесь бывало много гуляющих, но дождь всех разогнал. Они шли по пустой аллее; пахло мокрой травой, осенью. Они, кажется, успели рассказать друг другу все, но ни одним словом не обмолвились о том, чем были переполнены их сердца. Слова были нужны, потому что они боялись замолчать; но и слова иссякли; только дождик шумел в листве.

Мадо остановилась, взглянула на Сергея, молча попятилась назад, как будто увидела она в его глазах что-то страшное, все так же молча подбежала, руками обхватила его шею, начала целовать. Он ничего не помнил, он только тихо повторял: «Мадо… Мадо…» А на ее лице слезы мешались с каплями дождя.