Буря - [3]

Филипп Петрович не был у нас лет шесть, и я подумал, не узнает меня, но он не только узнал, а даже справился о моём здоровье.

— Как наше самочувствие, молодой человек?

— Отлично, Филипп Петрович! — в тон ему отрапортовал я.

— О-о! Ты даже помнишь, как меня, старую перечницу, зовут?

— Ещё бы! Я над вашими «Девахами» со смеху подыхал!

— Вот вам и суд потомства! Пишешь серьёзную вещь, а они над тобой смеются… Ну-ну… — похлопал он меня по плечу. — Все мы когда-то были такими! Так, говоришь, жизнь бьёт ключом? Что ж — как и подобает молодому человеку. Чем занимаемся, если не секрет? У молодых ведь всегда секреты.

— Никаких секретов, Филипп Петрович! По совету отеси, — нарочно ввернул я, — веду растительное существование!

— По совету кого?

— Отеси — к которому вы на именины прибыли.

— А-а… И как это понимать? На подножный корм, что ли, перешёл?

— Не-э!.. Загораю, купаюсь, ем, сплю. Раза полтора был на рыбалке, два с половиной — на охоте. На рыбалке с тоски чуть было не помер. Сидишь — и, как Ванёк, пялишься на поплавок. А охота сами знаете, какая она теперь. Нет, эти занятия не по мне.

— По-твоему, лучше книжки читать?

— По крайней мере, интереснее.

— Понятно. Учёба как?

— Взял академический.

— Ясно.

Все направились в дом, а я полетел к Елене Сергеевне.

Выслушав приглашение, она растерянно на меня глянула и спросила, что, может, лучше не ходить.

— Да почему?

— Там будут все свои, а я кто?

— Вы нам тоже не чужая. Собирайтесь.

— Не знаю даже… неудобно как-то…

— Неудобно спать на потолке.

— Потому что одеяло спадает — знаю, ты уже говорил.

— Вот и собирайтесь, а я подожду.

Она сказала, ждать не надо, оденется и придёт сама.

2

Когда я поднялся в мансарду, между писателями шла оживлённая беседа. Женщины ещё возились на кухне.

— Вся наша беда в том, — похаживая с заложенными за спину руками, говорил Филипп Петрович, — что мы утратили критерии оценки и от этого разучились понимать жизнь. Подчас в очевидном не видим смысла.

— Это смотря что считать смыслом, — возразил Лапаев, не отрываясь от обычного во время посещения нашего дома занятия — изучения новых переплётов на книжной полке, занимавшей всю стену мансарды. — Блажен, кто верует.

— Тоже мне сказанул, — усмехнулся отец. — Идиотизма у них не меньше нашего.

— Да разве в этом дело, Алексей?

— А в чём, Филипп Петрович? Идиотизм — это же апофеоз русской государственности! На Западе он, по крайней мере, ограничен законом, у нас — до сего дня сам себе закон. И вы об этом не хуже меня знаете.

— Знаю, — отмахнулся Филипп Петрович. — Да говорю не о том. Цивилизации наши покоятся на одном и том же фундаменте — вот что я имею ввиду. Поинтересуйся «Историей русской словесности» Степана Шевырёва. Был такой в прошлом веке профессор Петербургского университета. В книгохране книги с курсом его лекций имеются. Рекомендую.

— Там и «Ведьмы и ведовство» Сперанского имеются и что?

— Это о чём?

— О молоте ведьм. Иначе о том самом фундаменте, который вы только что упомянули.

— Причём тут какие-то ведьмы?

— Извините, в двух словах объяснить не смогу.

— Хорошо, объясни не в двух.

— Может, для начала всё-таки закусим?

И это было как раз кстати: в это время на веранду поднималась бабушка с тарелками в руках, следом за ней, кто с чем, остальные.

Отец тут же представил Елену Сергеевну как нашу новую соседку.

— Вот как? А Андрей Степанович куда делся? — удивился Филипп Петрович и тут же вспомнил: — Ах, да, ты же говорил… Постой, а бабуля его, горбатенькая такая, с ним жила, с ней что?

— К сестре, кажется, перебралась, а дом они купили…

«Беспутный», как выражалась бабушка, муж: Елены Сергеевны погиб два года назад в Бодайбо, в старательской артели, на зимнике, провалившись под лёд вместе с бульдозером. Это была бесшабашная голова, за которого Елена Сергеевна, по собственному признанию, выскочила девчонкой в Сусумане, откуда была родом. Была она «сахаляркой» — есть такой тип местных красавиц, происходивших от смеси якутов с русскими. Чёрные, как смоль, волосы, крупный разрез глаз, их жгучий, цыганский омут и необыкновенно привлекательные, тонкие черты лица. Ростом, правда, была невысока, теперь даже немного ниже меня, но это ничуть не умаляло её привлекательности. Не знаю, все ли «сахалярки» были такими, но Елена Сергеевна была красавицей бесспорной. Да, видимо, пословица «не родись красивою, а родись счастливою» не зря сложена. Муж; Елены Сергеевны красоты жены своей не ценил и без зазрения совести изменял ей направо и налево, в чём однажды хвастался мне в пьяном угаре, описывая подробности похождений с таким смаком, что я не знал, куда девать глаза. Елену Сергеевну, оказывается, он «завел» вместо сторожевой собаки и, очевидно ревнуя, издевался над ней, оскорбляя даже при людях. Она несколько раз порывалась с ним развестись, но он говорил: «Убью», и она, зная его бешеный нрав по Сусуману, действительно очень этого боялась. «Да-а… — вздыхала не раз бабушка, глядя на их отношения. — Не зря, видно, говорено: «При плохом муже и царица — захудалая птица». Все у нас её жалели. И как-то по совету бабушки мама однажды пригласила Елену Сергеевну на Новый год. С тех пор я по-соседски частенько заходил к ней поболтать о том о сём, и вскоре эти общения сделались для меня жизненной необходимостью.