Буря - [4]
Последним в мансарду поднялся Леонид Андреевич. Не такой шумный и весёлый, как обыкновенно, да ещё без гитары. Догадавшись, что гитару не дала ревнивая Ольга Васильевна (с мамой они были в контрах), отец представил Филиппу Петровичу друга детства, не преминув заметить, что и тот «золотишком промышлял». Филипп Петрович полюбопытствовал:
— Если не ошибаюсь, вы и есть тот самый Панин, лауреат всяких там конкурсов?
— Он самый, Филипп Петрович, он самый, — вздохнул с некоторым сожалением и, однако же, не без удовольствия Леонид Андреевич, поскольку та золотая пора хотя и прошла, однако же заслуги его ещё помнят.
— Слышал, слышал вас по радио как-то. «Соловей мой, соловейка…» и ещё что-то. Порадуете старика?
— Если только под фортепьяно.
И Леонид Андреевич обернулся за поддержкой к маме, действительно иногда ему аккомпанировавшую.
— Что, прямо сейчас? — возразила мама.
— Ну, разумеется, после! — перехватил инициативу отец. — Для этого, по крайней мере, нужно спускаться вниз. Кстати. Когда пойдём, заодно рекомендую послушать нашего меньшого. Второй Робертино Лоретти, говорят!.. Ну а теперь прошу всех к столу, к столу… Ма-ама! — заметив, как бабушка потихоньку перекрестила стол, покачал головой отец и стал разливать кому шампанское, кому коньяк.
— Коньячку, пожалуй, выпью, от шампанского увольте. Сердце… — приложил Филипп Петрович руку к груди. — И где же этот ваш… Робертино Лоретти?
Отец вопросительно посмотрел на маму.
— Однокласснику игру какую-то подарили. С утра умчался. Сходишь, Никит?
Я было дёрнулся, но Филипп Петрович остановил:
— Зачем? Не надо. Пусть забавляется. Хуже нет, когда заставляют. Споёт — споёт, нет — нет… — И дрожащей рукой поднял рюмку. — Ну-с, за именинника?
Мне впервые, ввиду совершеннолетия, плеснули шампанского, и я залпом выдул фужер. Через минуту голова моя поплыла, а грудь налилась храбростью.
— Ешь, давай, ешь, закусывай, — шепнула мне Елена Сергеевна.
Глянув на неё, я пришёл в такой восторг, что мне даже неудержимо захотелось её поцеловать. Она, видимо, догадалась и незаметно, но довольно чувствительно, ткнула меня кулачком в бок. Потихоньку спросила, попутно охмурив полуночным омутом цыганских глаз:
— Совсем, что ли? Ешь давай! Закусывай!
Но я был не пьян, а — счастлив! И так в эту минуту всех любил! Но не меньше, чем целоваться, тянуло меня вклиниться во взрослый разговор. Я столько уже знал, столько понимал… И, главное, видел и понимал, что только я один из всех это вижу и понимаю. И, как непризнанное дарование, выжидал наступление своего звёздного часа.
— И как вам Сибирь-матушка? Работа как? — между делом интересовался Филипп Петрович у Леонида Андреевича.
— Сибирь она Сибирь и есть. До сих пор, кстати, вспоминаю. Сопки, тайга, ночное небо… А якуты! Прошу внимания! Отец нахваливает дочь: «Мой доська караси-ывый, нос нет са-авсем, адин лиса, салавать места мно-око!»… — и выждав, когда уляжется смех (дольше и громче всех хохотал я), продолжал: — А что до работы… Если откровенно — бестолковое дело. Иные и по десять лет в артелях, и ни гроша за душой.
— Такие плохие заработки?
— Зачем? Заработки как раз хорошие. Да бич — он бич и есть. До сезона — бывший, после сезона — будущий интеллигентный человек. Не успеет вырваться из тайги — и буквально через час превращается в форменную скотину… А! И вспоминать не хочется. Ни за что бы сейчас не поехал!
— Да разве бы ты тогда отгрохал такой дворец? — возразил отец.
— Гори он синим пламенем!
— Да ладно тебе!
— Точно тебе говорю!
— Смотрю я на вас, — по очереди глянув на перепалку друзей детства, перевёл Филипп Петрович на другое. — Алексей, Анатолий, слышите? Смотрю, говорю, на вас и вспоминаю, как вы ко мне в литобъединение тогда ходили. У тебя, Алексей, скажу прямо, получалось неплохо, и зря ты это дело оставил, зря. Один твой рассказ всё припоминаю… Что-то такое бунинское, что-то вроде «Митиной любви»… И кончается так же печально. Но дело не в этом. Там у тебя всё очень живо и верно было подано. Атмосфера тех лет… Ненавязчиво, без дидактики и дутой многозначительности нынешних фокусников. Анатолий хуже начинал, но он упрямый, и гляди — третью книгу уже выпускает.
— И кто его читает?
— Кто читает, кто читает… — дёрнул плечами Филипп Петрович, очевидно, не ожидая такого некорректного вопроса. — Кто-нибудь да читает.
— А вот мы сейчас у нашего книгочея спросим — кого он у нас только не читал. Никита Алексеевич, ты читал Анатолия Борисовича?
Несмотря на переполнявшее меня счастье, я вздрогнул, как пойманный шкет. Лапаев писал на рабочую тему, так сказать, о передовом рабочем классе. Для мне было сущей каторгой про всё это читать, но признаться было неудобно, и я принялся мямлить:
— Про эту… повесть… Нинку-фрезеровщицу… Или это в кино было… забыл…
— Нашёл кого спрашивать! — ненатурально засмеялся Анатолий Борисович. — В его годы я тоже, знаешь ли, читал «охотно Апулея, а Цицерона не читал». Только про это самое и выискивал…
— Не в этом дело, Толя! Просто все вы… Ну не все, не все… — тут же оговорился отец. — А всё-таки большинство не о том пишете. Куда уж вам до Апулея! Нынешняя литература не ведает главного — страстей, а это двигательный нерв всей мировой классики.
Чугунов Владимир Аркадьевич родился в 1954 году в Нижнем Новгороде, служил в ГСВГ (ГДР), работал на Горьковском автозаводе, Горьковском заводе аппаратуры связи им. Попова, старателем в Иркутской, Амурской, Кемеровской областях, Алтайском крае. Пас коров, работал водителем в сельском хозяйстве, пожарником. Играл в вокально-инструментальном ансамбле, гастролировал. Всё это нашло отражение в творчестве писателя. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Член Союза писателей России. Автор книг прозы: «Русские мальчики», «Мечтатель», «Молодые», «Невеста», «Причастие», «Плач Адама», «Наши любимые», «Запущенный сад», «Буря», «Провинциальный апокалипсис» и других.
В биографии любого человека юность является эпицентром особого психологического накала. Это – период становления личности, когда детское созерцание начинает интуитивно ощущать таинственность мира и, приближаясь к загадкам бытия, катастрофично перестраивается. Неизбежность этого приближения диктуется обоюдностью притяжения: тайна взывает к юноше, а юноша взыскует тайны. Картина такого психологического взрыва является центральным сюжетом романа «Мечтатель». Повесть «Буря» тоже о любви, но уже иной, взрослой, которая приходит к главному герою в результате неожиданной семейной драмы, которая переворачивает не только его жизнь, но и жизнь всей семьи, а также семьи его единственной и горячо любимой дочери.
«Сто лет минус пять» отметил в 2019 году журнал «Октябрь», и под таким названием выходит номер стихов и прозы ведущих современных авторов – изысканная антология малой формы. Сколько копий сломано в спорах о том, что такое современный роман. Но вот весомый повод поломать голову над тайной современного рассказа, который на поверку оказывается перформансом, поэмой, былью, ворожбой, поступком, исповедью современности, вмещающими жизнь в объеме романа. Перед вами коллекция визитных карточек писателей, получивших широкое признание и в то же время постоянно умеющих удивить новым поворотом творчества.
Марк и Карен Брейкстоуны – практически идеальная семья. Он – успешный финансист. Она – интеллектуалка – отказалась от карьеры ради дочери. У них есть и солидный счет в банке, и роскошная нью-йоркская квартира. Они ни в чем себе не отказывают. И обожают свою единственную дочь Хизер, которую не только они, но и окружающие считают совершенством. Это красивая, умная и добрая девочка. Но вдруг на идиллическом горизонте возникает пугающая тень. Что общего может быть между ангелом с Манхэттена и уголовником из Нью-Джерси? Как они вообще могли встретиться? Захватывающая история с непредсказуемой развязкой – и одновременно жесткая насмешка над штампами массового сознания: культом успеха, вульгарной социологией и доморощенным психоанализом.
Эндрю живет в небольшой квартире в Лондоне и работает в муниципалитете, в отделе регистрации смертей. Мало того что работа специфическая, Эндрю еще приходится изо дня в день поддерживать среди коллег миф о своей якобы успешной жизни. При приеме на работу он, не расслышав вопроса, ответил «да» вместо «нет», когда его спросили, женат ли он. С годами Эндрю создал целый вымышленный мир, где у него есть особняк, любимая жена и двое детей. Ситуация осложняется, когда в отдел Эндрю приходит новая сотрудница Пегги.
Сборник «Мышиные песни» — итог размышлений о том о сем, где герои — юродивые, неформалы, библиотекари, недоучившиеся студенты — ищут себя в цветущей сложности жизни.
Повесть посвящена острой и актуальной теме подростковых самоубийств, волной прокатившихся по современной России. Существует ли «Синий кит» на самом деле и кого он заберет в следующий раз?.. Может быть, вашего соседа?..
Первый том настоящего собрания сочинений посвящен раннему периоду творчества писателя. В него вошло произведение, написанное в технике импрессионистского романа, — «Зеленая палочка», а также комедийная повесть «Сипович».