Бурса - [43]
— Ведите сюда!
Будочники с Трунцевым следом за Тимохой скрываются в учительской. Бурсаки гудят. Красавчик гонит их в классы. За учебники долго никто не берется. На все лады обсуждается происшествие. Видели, Трунцева провели в карцер, в угловую мрачную комнату, где стоит одна койка с тощим матрацем. У карцера дежурит Яков. Тимоха и Красавчик ведут себя загадочно и зловеще. Бурсаки ожидают развязки.
Ужин проходит тихо. Красавчик щупает взглядом бурсаков: не готовит ли бурса какого-нибудь очередного подвоха? Но бурсаки ведут себя смирно.
Промежуток между ужином и сном, час с четвертью, самый желанный. Ночь охотно покрывает бурсацкие грешки и проделки. В этот час можно забраться в кладовую, в подвал, набить карманы морковью, можно заманить наушника, подшивалу в темное место и там отлупцевать его до бесчувствия. Еще лучше — затеять на дворе между штабелями дров целое сражение, партия на партию, после чего бурсаки ходят со шрамами и синяками. Нетрудно также выбраться за ворота, сбить с ног салопницу, барыньку из благородных, надавать оплеух первому встречному гимназисту. А разве плохо, заприметив дежурного в конце коридора, орать с другого конца что есть мочи: — «Кривая сопля!.. Марфуткин муж!..» — и прятаться за выступ стены? Когда же надзиратель погонится, следует со всех ног улепетывать, так что сердце готово вырваться из грудной клетки. Мало ли еще что можно сделать!
Ночь темна, бурса неугомонна и изобретательна! Этого у нее отнять нельзя.
Самым занятным и новым, пожалуй, является «стояние» в церкви. Неведомо откуда второклассники добыли от нее ключ. Церковь помещается над столовой. После ужина группа бурсаков тянет жеребок, того, кто его вытянул, запирают в церковь, и он должен минут десять простоять там пред алтарем. В церкви — нежилая тишина, шорохи, чудится чье-то присутствие. Ночная тьма одела грозные лики святых. Еще хуже, еще страшней в лунные ночи: сквозь окна неживой свет падает туманными столбами; мерещатся мертвецы. У бурсака прыгает челюсть. С божбой, с клятвами рассказали ему: в церкви бродит привидение в саване и все чего-то шарит руками. Если зажечь одному свечку, потушить ее, трижды прошептать: — «Отрекаюся от всех святых и от божьей матери! Преисподняя, откройся!» — если дальше на левой пятке сделать вокруг себя семь полных кругов и сразу поглядеть направо, — то непременно явится привидение, и тут уж не зевай! Закрывай поскорей лицо руками и не помедли сказать: — «Аминь, аминь, рассыпься!» — Иначе будет тебе очень худо. Тайну знают немногие, пять-шесть бурсаков; они-то и отваживаются ходить «на стояние». По возвращении из церкви полагается двенадцать раз прочитать «богородицу», и грех отречения как рукой снимается. Проверить, отрекается ли бурсак в церкви, нельзя; полагаются на бурсацкие клятвы. Сегодня жеребок выпал Коле Благодатскому. Коля Благодатский после стояния выходит из церкви молчаливый и зеленый, на вопросы отвечает не сразу. Отрекался ли он? Да, он отрекался. Видел ли он привидение? Он видел привидение; привидение с бородищей до земли; привидение громко вздохнуло и скрылось в алтарь сквозь закрытые левые врата. Ребята хотят посмотреть и побывать сообща сейчас же в церкви. Что же, это следует сделать, это будет даже всем любопытно: привидение оставило след, мокрое пятно около амвона, ей-богу! Пятно всех очень занимает. Тихохонько пробираются в церковь, зажигают спичку: правда истинная: около амвона — мокрое пятно, и даже не пятно, а целая лужица. Лужица пахнет совсем по-человечьи, но ведь недаром же сказано в катехизисе: вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых. Романтика одолевает. Лужицу оставило привидение; ее все видели своими глазами. Коля Благодатский прав. Назавтра уверяют: в церкви неблагополучно, кто-то в ней бродит, стучит, стонет, ляскает зубами, остался даже мокрый след. Не дай бог в это время там очутиться: сойдешь с ума подобно человеку, прочитавшему всю библию от строки до строки. Мокрое пятно испытывает ряд чудеснейших превращений, и спустя несколько дней бурса повествует о некоей Трифелии Нарцизовне Станкевич. В позапрошлом году Трифелия Нарцизовна Станкевич, неописуемая красавица полька, бросилась в реку от несчастной и горькой любви. Неприкаянная душа утопленницы поселилась в бурсацкой церкви. Это и неудивительно: церковь от реки рукою подать, церковь никаким привидением не облюбована, и лучшего местопребывания Трифелии Нарцизовне Станкевич, пожалуй, и не сыскать. Сказание об утопленнице обрастает новыми подробностями. Достоверно, что у Трифелии Нарцизовны Станкевич был муж, купец, старик-скряга. Он держал неописуемую красавицу в черном теле. Неописуемая красавица влюбилась в молодца-гусара серебряные шпоры; гусар, малый не дурак до чужого добра, потешился Трифелией Нарцизовной Станкевич и был таков, ищи ветра в поле. Любовь не шутка. Волшебная красавица бросилась в реку и утопленницей бродит теперь в бурсе. На руке у Трифелии Нарцизовны — рубиновый браслет. Кровавому запястью нет цены, но достанется запястье смельчаку, если тот решится взять грех самоубийства на свою душу. Бурсаки непрочь сделаться обладателями драгоценного браслета, им ли не отмолиться! Но вот беда-бедовская, утопленницу приходится сторожить да сторожить: бродит она в глухую-преглухую ночь-полночь и все в разные сроки и часы. Ну, и страшновато, ей-ей! От страха многое может приключиться с человеком! Да, многое бывает с человеком от страха!
В настоящее издание входит рассказ А.К.Воронского о революционерах-подпольщиках и о борьбе за советскую власть в годы революции и гражданской воины.
Александр Константинович (1884–1937) — русский критик, писатель. Редактор журнала «Красная новь» (1921-27). В статьях о советской литературе (сборники «Искусство видеть мир», 1928, «Литературные портреты», т. 1–2, 1928-29) отстаивал реализм, классические традиции; акцентировал роль интуиции в художественном творчестве. Автобиографическая повесть «За живой и мертвой водой» (1927), «Бурса» (1933). Репрессирован; реабилитирован посмертно.В автобиографической книге «За живой и мертвой водой» Александр Константинович Воронский с мягким юмором рассказал о начале своей литературной работы.
В настоящее издание вошел автобиографический рассказ А.К.Воронского.
«Эта уникальная книга с поистине причудливой и драматической судьбой шла к читателям долгих семьдесят пять лет. Пробный тираж жизнеописания Гоголя в серии „ЖЗЛ“, подписанный в свет в 1934 году, был запрещен, ибо автор биографии, яркий писатель и публицист, Александр Воронский подвергся репрессиям и был расстрелян. Чудом уцелели несколько экземпляров этого издания. Книга А. Воронского рассчитана на широкий круг читателей. Она воссоздает живой облик Гоголя как человека и писателя, его художественные произведения интересуют биографа в первую очередь в той мере, в какой они отражают личность творца.
Знаменитая серия критических портретов писателей и поэтов-современников А.К. Воронского.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.