Бурлаки - [76]

— Ты что делаешь, товарищ?

— Грехи жгу. Наворотили бумаги наши писаря. Всю ночь жгу.

— Где ваши начальники?

— Дрыхнут. Чего им делать-то? Садитесь поближе, погрейтесь.

Августа Андреевна принесла из сеней мешок с продуктами. Затвердевшие пирожки разложила на печурке, они быстро оттаяли.

Только сейчас, когда она дала мне пирожок, я вспомнил, что у меня сутки ничего во рту не бывало.

Стенные часы пробили шесть, и в исполкоме стали появляться местные руководители. Пришел председатель, знакомый Меркурьеву.

— Что за цыганский табор? — шутил он, здороваясь. — Всему уезду известно, что ты, Алексей Петрович, самый первый цыган. Всю жизнь кочуешь. Кого благодарить за посещение?

— Не знаю пока. То ли белых, то ли черных. Черт знает кого… Вы эвакуировались? — спросил Меркурьев.

— Вчера отправил семьи коммунистов и советских работников. Молодежь пока осталась. Сидим у моря и ждем погоды. Вы через Никольское ехали? Как там?

— Нет, — с кривой усмешкой ответил Меркурьев. — Мы ехали через лес, по дровяной дороге, прямо к вам. Никольское стороной объехали.

— Почему не по тракту? Почему стороной?

Тут в разговор ввязался Панин:

— В Никольском неблагополучно.

Он отошел с председателем в сторонку и поделился своими подозрениями, рассказал о событиях в Гарях, о том, что конные заняли бурлацкий поселок, о нападении на Строганове.

— Мы туда обозы отправили, — забеспокоился председатель, — семьи на десяти подводах…

— Мы тоже, — сказал Панин.

— Придется кому-нибудь съездить туда, узнать, что делается, — предложил председатель. — Может, напрасно тревожимся.

В небольшое помещение исполкома набралось, кроме нас, человек двадцать местных коммунистов. Стали советоваться.

— Мы живем ближе к Никольскому, — говорили ивановцы. — Нас там всякая собака знает. Лучше из ваших послать — из строгановских.

— Пошлите меня, — предложил я. — Кстати, узнаю, что с нашим обозом.

Чудинов съязвил:

— Не обоз тебя интересует.

— Ну и что? Одно другому не мешает, — отрезал Панин. — Собирайся, Сашка.

Я переоделся в нагольный полушубок, надел лапти с шерстяными онучами, на голову нахлобучил малахай и стал походить на деревенского парня. Одну из наших лошадей перепрягли в простые дровни. Я попрощался с товарищами и поехал в Никольское.

Это большое торговое село — бывшая графская вотчина. Здесь были даже фабрики — кожевенная и ткацкая, механический завод, большие паровые мельницы. Обыкновенное волостное село, оно по своему экономическому положению являлось центром всего верхнего Закамья. В старое время в Никольском размещалось воинское присутствие, как в уездном городе, и жили на постое воинские части. В восемнадцатом году здесь был сформирован десятый полк красной кавалерии. Но только по названию был он красным. Командовали им старые казацкие и кавалерийские офицеры, бойцы были почти сплошь из сынков богатеев.

От села Ивановского до Никольского верст восемь, но с горы оно казалось совсем близко.

Незаметно я доехал до окраины. Меня остановил часовой.

Он был в обычной красноармейской форме, в шинели с отворотами на рукавах, но на плечах у него нарисованы химическим карандашом погоны.

Часовой подошел к моей лошади и хотел взять ее под уздцы.

— Не задевай, дядя: лошадь кусается, — предупредил я его.

— Куда едешь?

— Лошадку подковать.

— Пропуск имеешь?

— Нету. Завсегда ездили в кузницу без пропуска, а при теперешней Советской власти идешь в баню — и то пропуск бери.

— Давай какой есть документ, — приказал часовой.

Я сунул руку за пазуху. К нам подошел другой солдат.

— Зря привязываешься к этому дураку, — сказал он. — Видишь, лошадь не кована. Проклятый мороз, в шинелке насквозь пробирает. Когда, парнюга, обратно поедешь, не забудь взять в комендатуре пропуск да самогончику достань бутылочки две. Без пропуска не выпустим.

— Кумышку тоже в комендатуре выдают? — нарочито наивно спросил я.

— Ну и дурак! — сказал солдат. — Ты в комендатуре не обмолвись о самогонке. К бражницам сходи, на рынок.

Солдат стал наплясывать, приговаривая: «Чай, сахар, белый хлеб!» Я подхлестнул вожжой лошадь и благополучно двинулся в село.

Не успел проехать полквартала, как нарвался на конный патруль.

— Чего болтаешься по улицам? — спросил меня усатый кавалерист.

Я опять объяснил, что приехал в кузницу лошадь ковать. Надо, мол, снопы возить, дорога затвердела от морозов, а лошадь не кована.

— Гони в комендатуру. Там разберутся.

— Куда править-то?

— Видишь на горе белый дом? Правь туда, — показал Мне кнутом конник. — И не бойся! Не к большевикам едешь. Проверят документы, и поезжай куда надо… Вчера всех большевиков уничтожили, а крестьян не обижаем.

Я поехал вперед, к белому дому, а за мной кавалерист.

Когда подъехали, конвоир слез с лошади. Я стал привязывать свою лошадь к столбику у ворот и, обдумывая, как бы выкрутиться, не торопился. Солдат терпеливо ожидал.

Стряхнув с лаптей снег, мы вошли в комендатуру. В большой комнате бывшего графского дома прямо на полу сидели крестьяне. Посредине расхаживал солдат с нагайкой, с белыми лычками на настоящих погонах. Лицо с глубокими оспинами. Под носом белесые усики.

— Привел документы проверить, — доложил конвоир. — На улице задержал.