Бурлаки - [71]

Некрасову спастись не удалось. Когда уже стемнело и банда оставила село, он вылез из-под прикрытия и вышел из открытой камеры. Но едва только он появился на улице, его задержали местные кулаки и прикончили ударом топора-колуна.

Чтобы не допустить такого же неожиданного налета на Строгановскую волость, мы у себя объявили военное положение, выбрали ревком.

Бычков обратился с просьбой к командованию десятого кавалерийского полка, чтобы выделили хотя бы эскадрон для патрулирования по дорогам. Один из командиров полка, бывший капитан Корочкин, ответил, что воинская часть в местные гражданские дела не вмешивается и с бабами не воюет.

В глухое осеннее время, забрызганный грязью, я возвращался домой из поездки по деревням. Село уже спало, на грязной улице было черным-черно. Я опустил поводья, предоставил коню самому выбирать дорогу. Когда проезжал мимо дома, где жила Фина Суханова, конь свернул с дороги и ткнулся мордой в ворота. Я потянул было за повод, но конь повернул ко мне голову и заржал.

Делать нечего, пришлось постучать. Вышла Фина и открыла ворота. Въехав во двор, я поставил коня под навес и пошел в избу.

На столе в комнате Фины горел огонек, а сама она, по-видимому, еще и не ложилась спать.

— Сумерничаешь? — шутя спросил я Фину.

— Не то. Не до сна… Да ты не знаешь, наверное…

— Что такое?

— Несчастье, большое несчастье. Эсерка Каплан стреляла в товарища Ленина… Ленин тяжело ранен…

Мы долго сидели в молчании.

— Я боюсь одна оставаться, — заговорила Фина. — Тетка уехала в гости. Мне страшно одной.

— Одевайся, Фина. Едем.

Усадив Фину в седло, я взял в руки повод и зашагал по грязной дороге.

Когда мы с Финой зашли в исполком, на нас никто не обратил внимания, все внимательно слушали, что вполголоса говорил Меркурьев.

— До чего дело дошло, товарищи. В июне Володарского убили, теперь Урицкого. На Владимира Ильича Ленина руку подняли. В ответ на гнусные действия врага партия большевиков объявила красный террор.

— Убийцам — никакой пощады! — глухо сказал Панин. — Всем Романовым — смерть!

— При чем Романовы? — спросил Бычков. — Наш инструктор Романов в командировке.

— У меня в чижовке сидит ваш Романов… Он был правой рукой Ефремова. Ефремов-то ведь это бандит Бородулин. Помните, который в первое время Советской власти на дорогах разбойничал.

— Откуда он появился?

— Из Сибири приехал, от Колчака. И Романова с собой привез.

2

В начале ноября Павла Ивановича Ефимова выписали из больницы. На попутной подводе он ехал домой в Строганове.

Моросил мелкий дождик вперемешку с крупой. Лохматая лошадка шла осторожно, обходя лужи и ямы на дороге.

Ефимов сидел на одной стороне телеги, возница, пожилой крестьянин, свесив ноги, — на другой.

Обычно дальняя дорога располагает к откровенным разговорам.

— Как жизнь идет? — спросил Ефимов. — Я чуть не три месяца в больнице пролежал, ничего не знаю.

— Ничего, слава богу, жить начали безбедно. Видишь, лошадку имею, телега своя. Землю дали — спасибо. Только нынче осечка получается.

— Какая осечка?

— Новый налог придумали драть с нашего брата. Не по карману, а по душам. У меня, я говорю, восемь душ. Мне придется с каждой души все до зернышка отдать, а богатому да бездетному мужику — лафа.

— Подожди-ка, подожди, — прервал Ефимов. — О каком ты налоге говоришь?

— Какой-то, слышь ты, черезвычайный, говорят.

— Читал в «Известиях», — вспомнил Ефимов. — Чрезвычайный одновременный налог на кулаков… А ты при чем? Комитет бедноты что смотрит?

— Не знаю. Засорили наш комбед. Говорю, все до зерна описали… Какой-то большой комиссар из города приехал и орудует. Собрал мужиков и давай, и давай! Война, говорит, мировая заваруха.

— Сколько верст до Строганова? — мрачно спросил Ефимов.

— Версты три… Ну ты, окаянная! — крикнул крестьянин на лошадь. — Не ленись в последний раз. Скоро ноги протянешь. — Он огрел кобылу вожжой, кобыла брыкнула задними ногами и прибавила ходу.

С горы показались постройки Строганова.

У исполкома Ефимов простился с возницей и посоветовал ему:

— Объясни соседям, что чрезвычайный налог на бедноту не распространяется. Так всем и говори.

Мы радостно встретили Павла Ивановича, а он с нами поздоровался сухо, как чужой человек. В исполкоме сидел и представитель из губернии по проведению чрезвычайного налога. Это был человек лет пятидесяти, с мясистым носом на бритом лице.

Ефимов спросил его:

— Это вы отвечаете за проведение налога в нашей волости?

— Что вы! Мое дело маленькое. Вчера на общем собрании ваши мужики сами постановили собрать налог с души, по примеру некоторых соседних волостей, где я тоже побывал. Я пропагандист.

— Знаем мы таких пропагандистов. Один такой вроде вас подвизался уже. Брать налог с души незаконно! — сказал, как отрезал, Ефимов и обратился к нам: — А вы где были?

Под жестким взглядом Ефимова многие из нас опустили глаза.

— Я спрашиваю, как вы могли приравнять бедняка к кулаку?

— Постановление правильное, — сказал уполномоченный. — Чем больше соберем хлеба, тем лучше. Между прочим, какая у вас беднота? У вас волость кулацкая.

— Ерунда! — возразил Ефимов. — Надо немедленно, товарищи, всем выехать в десятни, объяснить народу, что допущена ошибка, а у кулаков весь хлеб выкачать. А ты, гражданин, отправляйся домой и доложи своим хозяевам, что в Строгановской волости существует Советская власть.