Бурлаки - [19]

— Обовшивели все. Месяц в бане не мылись. В Каму здесь не полезешь — комарье заест. Каторжные мы, что ли? — жаловались чуваши.

Еще раз поговорили с Вахромеем. Он — ни в какую.

— Нельзя. Робить надо. Приедет старшина, спросит: что, Вахромей, сделал? А я что скажу? Муку молол?.. Да что вы, в самом, деле, бунтовать выдумали? В остроге сгною!..

В глухую полночь мы выбрали якоря и поплыли в низа от комаров, от голода. За ночь проплыли верст тридцать. Утром на палубу вылез Вахромей. Поглядел по сторонам и набросился на вахтенного:

— Сукин ты сын! Говорил тебе якорь перенести к берегу. Ослеп, что ли? Теперь вот сорвало. Буди команду, а я… — И осекся, увидев на корме Кондрякова и Заплатного с шестами. — Вон какое дело. А я думал, с якоря сорвало… Кто велел плыть? Кто приказал?

Заплатный хотел ответить, но его опередил Кондряков.

— Я! — сказал Михаил Егорович.

— Ты, арестантская харя? Отвечать будешь. Отдать якорь!

Заплатный подошел к Вахромею и взял его за шиворот:

— Скачи, жила, на яр! Ну!

Подошли остальные матросы. Вахромей обвел всех глазами и, хотя понял, что ни у кого не найдет сочувствия, все-таки стал просить заикаясь:

— Андрюша! Отпусти, ради Христа. Я это так, а вы всурьез. Да плывите вы хоть до самой Перми. Я ведь и сам тоже думаю: комарье, мяса нет, хлеба нет. Плыть надо… плыть…

— Мы поплывем, а ты скачи, пока берег близко. Ну! — И Заплатный сделал выразительный жест коленкой.

Тут за Вахромея вступился Кондряков:

— Оставь ты его, Андрей. Он жучок, знаешь ли, маленький.

Вахромей ухватился за это, как утопающий за соломинку:

— Ты правильный человек, Михаила. И то, в самом деле, отпустите меня, братцы. Я ничего плохого вам не делал.

— Прыгай, говорят тебе! — крикнул потерявший терпение Заплатный и пинком сбросил Пепеляева за борт.

Вахромей взмахнул руками, судорожно цепляясь за кустики на яру, не удержался и скатился в омут. Я схватил багор, чтобы помочь Вахромею.

Заплатный прикрикнул на меня:

— А ну, брось багор! Тоже на берег захотел? Сопляк!

Карчеподъемница плавно проплыла мимо барахтающегося в воде Вахромея…

В первой же деревне Катя Панина заготовила мяса чуть не на месяц. Съездила в село на мельницу. У нас появились и хлеб, и приварок.

3

Стояла тихая безоблачная погода. Местные мужики воспользовались этим и пустили палы. Над рекою — клубился удушливый дым. Молчали кукушки. Таежные векши переселялись в безопасные места и тысячами гибли, переплывая глубокую реку. В лесу трещал сушняк: ломился красавец тайги — сохатый.

К карчеподъемнице подплывала лодка. Греб старший матрос Вахромей. Посередине на куче барахла сидел Спиридон Кошелев, на корме сам Сорокин.

Когда лодка ткнулась в борт нашего судна, старшина стал пробирать своего неудачливого помощника:

— Вон куда сплыли. Что за самоуправство? Расчету хошь? Чем глядел? Где был?

— Не велел я плыть-то, — оправдывался Вахромей. — Спроси их, не отопрутся… На берег меня высадили. Я уж три дня живу в лесу. Жрать нечего. Еловыми шишками питался.

— Пакостлив, как кошка, труслив, как заяц… Возьму да и назначу старшим матросом Спирю. Распустил сопли… Вахтенный! Принимай чалку.

Первым из лодки вылез Спиря, польщенный тем, что его ставят выше Вахромея. За ним выбрался на палубу старшина и за его спиной Вахромей Пепеляев.

— Доброго здоровья, соколики, — поздоровался с нами старшина. — Как поробили? Я тоже стараюсь, забочусь о команде. Жалованье вам привез. У меня не то, что у Юшкова. У меня жалованье матросику тринадцать рублей. Рукавицы привез, мясо, харчи, то да се. Я за вас стараюсь, матросики.

Старшина ушел в каюту. За ним уплелся Вахромей. Мы, разгрузив лодку, собрались в кубрике. Явился Вахромей с повинной, и пошла потеха. Даже Катя Панина смеялась над старшим матросом.

— Я чай кипятила. Вдруг мимо окошка как промелькнут чьи-то ноги! Выглянула из кухни: Вахромейко барахтается в воде, как мокрая курица… Зачем выскакивал? Не с грибов ли тебе приспичило?

— Эх! Все может быть. Я сам — человек подневольный. Давай-ка, ребята, опять вместе жить. Сознаюсь, сам я был виноват. Спасибо за науку… Подожди-ка! — Вахромей вытянул из одного кармана, а затем из другого две бутылки с красными головками.

— У старшины стащил, — объяснил Вахромей. — Он, старый хрен, из Усолья привез. Раздавим давай на мировую.

Утром чуть свет нас вызвали на палубу. Приодетый, в новой форменной фуражке, руки за спиной, по карчеподъемнице разгуливал Сорокин.

— С добрым утречком, ребятушки! — ласково приветствовал он нас. — А сейчас расскажите-ка, как додумались до такого дела?

— До какого? — настороженно спросил Кондряков.

— А плыть сюда. Как оно вышло?

— Голодом сидели, знаешь ли. Думали съездить в деревню за харчами, а Пепеляев все поперек. Не дает лодку, и шабаш.

— И правильно делал. Как же ты можешь разъезжать во время службы? Ежели ты, Михайло, умный человек, должен ты рассудить, как и что, почем сотня гребешков. Так-то… Чего теперь делать будем? Ведь придется, соколики, помолясь-перекрестясь, поднять карчеподъемницу на старые места. Бечевой…

— Чего? — возмущенно возразил Заплатный. — Верст за семьдесят вверх по Каме? Нашел дураков.

— А вы разве умные? Как есть дураки. Кто сплавил судно на свою «самку»? Я, что ли? Вы сплавили… Да! Кто не желает служить — не держу… Старший матрос! Распоряжайся, а я пойду сосну маленечко.