Буридан - [99]

Если что и заставляло Валуа трепетать от ярости, так это то, что капитан Буридан был любим Миртиль, и Миртиль принадлежала ему! Да, он забрал ее в свое логово во Дворе чудес, где дал отпор всей королевской армии! Да, этот Буридан любил Миртиль, и — пароксизм ярости — это чувство было взаимным!

В то же время, если что и заставляло Валуа трепетать от страха, так это то, что этот человек мог, или смог бы, когда бы ему вздумалось, прокричать: «На самом деле, мое имя вовсе не Буридан! Валуа — вот имя, на которое я имею полное право! И я имею полное право носить на своем боевом щите герб Валуа, дяди короля Франции, пусть я и являюсь бастардом!.».[16]

И теперь этот юноша был в его руках! Наконец-то! Он собирался его раздавить. Ничто на свете не могло спасти любовника Миртиль, сына Валуа!..

Но, удостоверившись в том, что ему достаточно лишь поднять палец, чтобы убить Буридана, граф хотел теперь узнать все его помыслы. Потому-то он и спросил, что это были за люди, для которых Буридан требовал свободы.

Буридан отвечал:

— Прежде всего, это Филипп д'Онэ.

— Ха-ха! — промолвил Валуа все с той же улыбкой. — Что касается этого, милейший, то мне было бы затруднительно вернуть ему жизнь и свободу, в силу того, что он умер!

— Умер!.. Филипп умер!..

Юноша испытал острейшую боль, которая была тем более горькой, что он не мог позволить себе выражать чувства, так как в данной ситуации должен был сохранять все свои силы и ясность ума.

Валуа же продолжал:

— Кто двое других, раз уж мы выяснили, что Филипп д'Онэ мертв?

— Во-первых, брат Филиппа, Готье д'Онэ. Или он тоже умер?..

И Буридан замер в ожидании ответа с тем беспокойством, которое человек испытывает в часы, когда видит, что катастрофы следуют одна за другой, и ему кажется, что ничто уже не может помешать произойти несчастью, которого он так опасается.

Но на сей раз Буридан перевел дух. По крайней мере, Готье был жив! Одного из двух братьев, которых он так любил, смерть пока еще не настигла.

— Нет, — отвечал Валуа, — Готье д'Онэ не умер, но это пока. Ему уготована такая казнь, которая ждет всех богохульников. Но кто же третий?

— Ангерран де Мариньи, — промолвил Буридан со всем спокойствием, на какое был способен после того, как узнал о смерти Филиппа.

Валуа смерил Буридана странным взглядом и задал тот же вопрос, который ранее, в Нельской башне, задавала юноше Маргарита Бургундская:

— Как вы, юноша, который ненавидит Мариньи, который сам вызывал его на дуэль, публично оскорблял и даже преследовал со шпагой в руке в Пре-о-Клер, как вы можете просить жизни и свободы для этого человека?

Буридан пребывал в том умонастроении, когда любая увертка бесполезна; он переживал одну из тех минут, когда ложь не имеет права на существование. По сути, ложь является изобретением сугубо социальным, которое человек на всех ступенях нашего общества использует в качестве оборонительного оружия; и чем более совершенным становится общество, тем больше места занимает в жизни индивида ложь. Но случаются обстоятельства, когда человек, грубо поставленный перед теми или иными реальными фактами, отбрасывает ложь как оружие бесполезное. Любовь, среди прочих, когда она достигает того бесконечно редкого апогея, коим является искренность, любовь тоже относится к таким реальным фактам. Буридан любил Миртиль с той искренностью, которая пронзает человека до самых истоков его жизни и мысли. Потому-то он и отвечал абсолютно честно:

— Я хочу спасти Ангеррана де Мариньи потому, что не желаю видеть слез его дочери; я не желаю, чтобы в жизни Миртиль присутствовала боль от смерти отца под топором палача.

Валуа что-то яростно пробурчал себе под нос. С этим признанием Буридана он почувствовал, что его страсть к Миртиль пробуждается с новой силой. Еще немного — и он бы набросился на юношу с кинжалом.

Но, обуздав свой пыл, намереваясь дойти до конца, он проговорил с улыбкой, от которой Буридан вздрогнул:

— Не переживайте, молодой человек. От топора Ангерран де Мариньи не умрет. Это все? — продолжал он. — Стало быть, вы просите от меня жизни и свободы для Готье д'Онэ и Ангеррана де Мариньи!

— Да, монсеньор, — сказал Буридан.

— И если я соглашусь? Если я открою камеру Готье д'Онэ, разыщу Мариньи в часовне, где у алтаря он просит прощения у Бога, перед тем как попросить на Монфоконе прощения у людей, если выведу их из Тампля и скажу: «Ступайте, вы свободны», что вы-то для меня сделаете?

— Тогда, монсеньор, — сказал Буридан, — я забуду, что вы мой отец, как забуду и то, каким отцом вы были. Помилуете вы — помилую вас и я.

Валуа с силой сжал рукоять кинжала. Он съежился, уже готовый напасть.

Но Буридан вновь скрестил руки на груди и сказал:

— Каково будет ваше решение, монсеньор?..

— А если я откажусь? — прорычал Валуа.

— В таком случае, монсеньор, я разыщу короля в Лувре. Король прикажет схватить меня и передать палачу, я знаю, но прежде он пожелает услышать, что я хочу ему сказать. И вот, монсеньор, что я скажу королю: «Сир, вы уже узнали от меня, пусть я того и не хотел, о тех преступлениях, которые совершила ваша супруга, Маргарита Бургундская, после чего приказали заключить королеву под стражу. Это случилось по моей вине, пусть и невольной, поэтому, сир, будет справедливо, если вы узнаете от меня и то, что госпожа королева, быть может, менее виновна, чем вы думаете. Да, есть одно объяснение, если и не оправдание, поведения королевы. Дело в том, что когда она была юной девушкой, когда жила в Дижоне во дворце герцога Бургундского, нашелся один человек, который и подтолкнул ее к этой пропасти. Человеком этим, любовником Маргариты, сир, был посланник короля вашего батюшки ко двору Бургундии, и зовут его граф де Валуа».