Буридан - [9]

— Башковитая!.. — пробормотала Жийона, смерив спутника презрительным взглядом. — Башковитая-то оно башковитая, вот только, к несчастью, больно немощная!

— Чертова ведьма! — возопил Симон, выходя из себя от этого издевательского виляния. — Будешь ты говорить или нет?!.. Даже не знаю, что меня удерживает от того, чтобы свернуть твою тощую шею!.. В конце концов, именно по твоей вине с нами случилось то, что случилось. Надо же было мне противоречить, разыгрывать из себя добропорядочную матрону, возводить себя в ранг защитника угнетенной невинности, убеждать этого Ланселота Бигорна, да заберет его чума, и да будет Богу и моему святому патрону, коим я поставлю свечку, в два моих пальца толщиной, угодно, чтобы он попал в мои руки!.. Нет, ну надо ж было его убеждать, что ты беззаветно предана этой жеманнице Миртиль, бескорыстно привязана к этому Буридану, по которому плачет преисподняя!.. Тогда как я предлагал просто-напросто избавиться от него! И ведь мы с Ланселотом уже пришли было к согласию. Черт! Это твое непостижимое сумасбродство, твое глупое и бестолковое вмешательство спутало все карты, заставило Бигорна отступить и ввергло нас в это печальное и шаткое положение.

Жийона, которая на протяжении всей этой гневной отповеди сидела с опущенной головой, подняла глаза на своего спутника, окинула его долгим взглядом, а затем проронила всего одно слово:

— Придурок!

Эффект был ошеломляющим. Это слово припечатало Симона вернее, чем то сделали бы самые неистовые упреки или самое убедительное опровержение его собственных упреков.

Если бы Жийона проявила недовольство или ответила на его ругательства своими, возможно, в том состоянии холодной ярости, в каком он пребывал, Симон Маленгр дошел бы и до рукоприкладства, о чем, быть может, потом и пожалел бы.

Если бы Жийона попыталась степенно поспорить с ним, возможно, это противоречие привело бы Симона в еще большее отчаяние.

Это простое слово, пренебрежительно слетевшее с ее губ, положило конец всем словесным излияниям Маленгра, резко охладило его пыл и моментально укротило гнев, уже готовый обрушиться на ту единственную и неповторимую, что находилась прямо у него под рукой.

Дело в том, что Симон Маленгр, существо хитрое и безобразное — в плане как физическом, так и моральном, — обладал не только неслабым умом, но недюжинной способностью к лицемерию и таким же долготерпением.

Высокое мнение о себе и своих умственных способностях не мешало Маленгру выносить довольно верные суждения и относительно других. Привыкший прокладывать дорогу путями окольными и извилистыми, вынужденный чаще действовать во мраке, он приобрел ту остроту чувств ночных хищников, что держала его всегда настороже.

Любое живое существо, что вставало на его пути, представлялось ему прежде всего препятствием, которое следовало обогнуть, врагом, которого следовало обезвредить, и в таких случаях он тотчас же пускал в ход свое глубочайшее коварство.

Не будучи достаточно сильным, достаточно смелым для того, чтобы сразиться с этим врагом лицом к лицу, Маленгр был вынужден — что вскоре стало приобретенной привычкой — тщательно изучать этого врага, пытаться определить его слабое место.

Вместе с тем он узнавал и качества, с помощью которых этот враг мог сразить его самого, узнавал для того, чтобы затем обратить их к своей собственной выгоде.

Для него не существовало ни родни, ни друзей, максимум — союзники или сообщники… Но только до дня расчета и дележа. В этот день Маленгр испытывал непреодолимую потребность отнять у союзника и его долю, переводя союзника в разряд врага.

Однако тщательно изучив Жийону, как он изучал всех тех, с кем имел дело, Симон Маленгр понял, что она мало в чем ему уступает по многим позициям, а по некоторым даже его и превосходит.

Вот и теперь, столкнувшись с безмятежной уверенностью и спокойным презрением своей товарки, он решил, что у нее есть план, некая мысль, и, разумеется, тотчас же захотел извлечь из этого плана максимальную для себя самого пользу.

Но для этого сей план нужно было еще узнать. А узнать его можно было лишь при бережном обращении с той, которая его знала, и через которую потом можно было и переступить.

Отсюда и столь внезапная перемена в его манерах, которые из угрожающих и вспыльчивых мгновенно стали слащавыми и смиренными.

Теперь же честно признаемся, что Жийона, в свою очередь, не видела пока ни единого способа, который мог бы помочь ей и ее спутнику выбраться из этой критической ситуации.

Какого-то определенного мнения на сей счет она не имела.

Вот только Жийона, видя, что состояние холодной ярости мешает Симону мыслить здраво, поняв, что его перевозбужденный мозг жаждет насилия и крови, так вот, Жийона сказала себе, что минуты ее сочтены, если ей не удастся убедить Маленгра в том, что лишь она одна способна вытащить их из этой передряги. Как мы видим, это ей удалось. Благодаря этой уловке там, где, повторимся, едва не дошло до рукоприкладства, воцарился мир, по крайней мере — его видимость.

— Прости меня, моя славная Жийона, я вышел из себя и был не прав. В том положении, в каком мы находимся, нам нужно помогать друг другу. К сожалению, я забыл об этом, но обещаю тебе, что подобное больше не повторится.