Буревестники - [77]

Осада мятежного города шла странно – без выстрелов с обеих сторон. Мищенко подтягивался к Владивостоку, беспрерывно посылая населению и гарнизону «прелестные» письма, в которых уверял всех в своей доброте и любви к солдатам, а также в том, что цель его прибытия – отправка казаков морским путем, так как железная дорога очень загружена. Вот он уже вошёл в Надеждинскую, а его разъезды замаячили перед передовым фортом, расположенным всего в 16 верстах от города. Артиллеристы, у которых руки чесались шарахнуть по казачишкам, позвонили всё же в исполком, доложили обстановку и спросили, как быть…

— Пропустить! – истерически крикнул в трубку Шпур, и батарейцы угрюмо подчинились: «Начальству виднее!»

Эшелоны с казаками один за другим помчались к городу, молчаливо признавшему свое поражение. 26 января первый из них прибыл на станцию Владивосток. Со вторым приехал сам Мищенко.

Он показался в дверях своего вагона в окружении офицеров, адъютантов и личной охраны – рослых казаков-кубанцев в черкесских и мерлушковых папахах. На генерале была каракулевая папаха, расстёгнутая светло-серая шинель с красной подкладкой и широкие мятые брюки с лампасами. Был он невысок, желтолиц, длинноус и, как большинство кавалеристов, кривоног.

Грянул оркестр, и встречающие, толкаясь, придвинулись к вагону. Здесь были вр. и. д. коменданта крепости со всем штабом, командиры частей и кораблей, отцы города – вся королевская рать, до этого отсиживавшаяся по знакомым и на иностранных судах. Не было только Флуга, который всё ещё не расстался со своей подагрой и прислал вместо себя вице-губернатора.

Мищенко с непроницаемым лицом выслушал рапорт вр. и. д. коменданта, небрежно козырнул и досадливо посмотрел в сторону вновь заигравшего оркестра. Кто-то из офицеров толкнул в спину капельмейстера, музыка оборвалась.

Молодые офицеры с обожанием смотрели на грозного генерала, героя русско-японской войны, спасителя Владивостока. Как он прост и скромен, а ведь ему даны Линевичем огромные полномочия: ему теперь подчинена вся крепость, все войска в крепостном районе и предоставлены права губернатора.

Все ждали речи Мищенко, но генерал-адъютант не собирался её произносить. Он вообще немногословен и скуп на проявления эмоций. Вот и сейчас, не дав себе труда даже улыбнуться, он обронил:

— Благодарю за тёплую встречу, господа!

И повернулся к генералу Артамонову:

— Как Селиванов?

— Плох, ваше высокопревосходительство…

Мищенко безучастно кивнул, приняв сообщение к сведению, и направился к выходу на площадь. Проходя мимо сквера, он замедлил шаги и покосился на свежий холмик братской могилы, вокруг которого стояло несколько человек с обнажёнными головами. С молчаливой укоризной смотрели они на генерала и его свиту. Мищенко нахмурился и зашагал дальше, слегка переваливаясь на кривоватых ногах.

На площади толпился праздный народ; городовые, вновь почувствовав себя хозяевами улиц, покрикивали на любопытных; у здания вокзала мёрзли в ожидании пассажиров извозчики, нахохлившиеся и окаменевшие на облучках. Вр. и. д. коменданта, догнав наконец Мищенко, показал на свою коляску.

— Прикажете в гостиницу?

— Сначала в штаб.

Спустя час в типографию военного ведомства был доставлен приказ генерал-адъютанта Мищенко о введении во Владивостоке осадного положения и запрете гражданам выходить на улицы после 8 часов вечера. И когда вечер наступил, город послушно притих, словно вмиг опустел, только жёлтые огни в домах свидетельствовали, что жизнь не прекратилась. По опустевшим улицам, скудно освещённым редкими фонарями, гулял только шальной ветер, гоня впереди себя позёмку, да изредка проезжали на высоких конях настороженно зыркающие по сторонам казаки.

На другой день, с утра, новая метла начала мести город. В эшелоны, высвобождавшиеся из-под казаков и их лошадей, погружались целыми подразделениями участники восстания. Под усиленным конвоем их отправляли на станцию Спасское. В самом Владивостоке обе тюрьмы и гауптвахта были переполнены. Арестованные батарейцы Иннокентьевки, как зачинщики, содержались отдельно на мысе Чуркина.

Привычной в эти дни стала картина: колонна безоружных солдат или матросов, плотно оцепленная казаками с винтовками, взятыми «на руку», медленно идет по улице, направляясь к вокзалу.

Были закрыты газеты «Листок союза союзов», «Владивосток», «Свободная речь», «Владивостокский листок», их редакторы и наиболее независимые сотрудники были арестованы, одни ждали суда, других выслали за пределы крепостного района. Вот когда пригодились списки инакомыслящих, составленные жандармским поручиком Петровым с помощью его осведомителей. Правда, в числе других журналистов был выслан и его агент «уездный Булгарин», но это было сделано умышленно, дабы последний укрепил среди коллег свое реноме демократа.

Оказался за решёткой весь исполнительный комитет нижних чинов во главе с иудой-председателем. Зато доктор Ланковский отделался лёгким испугом: ему объявили выговор. Вряд ли могли рассчитывать на такое «наказание» 404 матроса, привлечённых к суду, а также участники железнодорожной забастовки. Репрессии не обошли даже офицеров, независимо от количества звёзд и просветов на погонах; в частности, суду был предан начальник крепостной артиллерии полковник Магнитский, «допустивший бунт на Иннокентьевке, не сумевший помешать батарейцам Тигровки произвести во время похорон 16 января артиллерийский салют». И наконец, за недостаточно активную борьбу с революционным движением царь снял с должности главнокомандующего всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке генерал-адъютанта Линевича, его сменил генерал от инфантерии Гродеков.