Буревестники - [54]

— Здорово кроют!

— Сибиряки вообще молодцы, не чета нам! Товарищ рассказал, что в Красноярске и Чите уже чуть ли не демократические республики. А знаешь, в чем причина их успеха? В том, что там во главе революционного движения стоят комитеты РСДРП. А мы всё никак не можем договориться с меньшевиками, нас же очень мало… Тем временем котел клокочет, и всплывает всякая накипь, вроде твоего Шпура…

— Да чё это вы, товарищ Назаренко, на меня накинулись? Какой он мой? Я и сам его недолюбливаю. Правда, братва ему верит…

— Ну ладно, посмотрим. Ты вот что, хлопцам там, в экипаже скажи, пусть самым решительным образом добиваются выполнения требований, хотя, честно сказать, далеко не все пункты хороши, а некоторые просто контрреволюционны… Вот этот чего стоит: «Нижние чины активного участия в борьбе не принимают»… И как там ещё? Ага, вот: «После Учредительного собрания армия становится вне всяких политических партий»! Опять-таки чувствуется стиль этого соглашателя!

— Товарищ Назаренко! Мы ведь тоже…

— Стоп! Тихо! Кто-то идёт! А-а, это моя сиделка – Максимыч. Да он ещё и доктора привел… Здравствуйте, господин Волкенштейн!

— Здравствуйте, голубчик. Лежите, лежите… Что, опять захворали? А сами небось диспуты на политические темы проводите? Ну конечно, раз здесь матрос! Ну-ка помогите снять рубашку… Нет, батенька, на сей раз я вас обязательно в больницу упеку, не сбежите! У меня тут и извозчик стоит на улице…

— Ну, я пойду, товарищ Назаренко. Выздоравливайте. Будем вас ждать.

— До свидания, товарищ Починкин. Привет товарищам.

Декабрь заканчивался. Восстание в Москве было подавлено. Красноярск и Чита ещё держались. Владивосток бурлил, по-прежнему не находя выхода…

Из телеграммы главнокомандующему всеми сухопутными и морскими вооруженными силами на Дальнем Востоке генерал-адъютанту Н. П. Линевичу.

№ 15629

27 декабря 1905 г.

Настроение в войсках неблагонадёжное. 32-й полк 2 дня подряд отказался занимать караулы; 29-й и 30-й волнуются, тоже неблагонадёжны; 39-й полк волнуется, артиллерия 8-й дивизии тоже; на Русском острове пока более спокойно… Все меры успокоительные не действуют… применить силу некем. Безотлагательно прошу не отказать прислать благонадёжный полк пехоты с казачьим полком и казачьей батареей….

Подлинную подписал: ген.-лейтенант Селиванов.

С подлинной верно: строевой обер-офицер штаба Владивостокской крепости Яновский.

Из письма рядовому Владивостокского минного батальона Кириллу Кудрявцеву от его отца Семёна Кудрявцева, крестьянина деревни Нагаткино Медниковской волости Старорусского уезда Новгородской губернии.

«Дорогой наш сын Кирилла Семёнович! При сем письме спешу пожелать тебе от господа бога доброго здоровья и всякого благополучия. Дома у нас, слава богу, все пока живы и здоровы. Вот только дела у нас без тебя совсем плохо пошли. За недоимки староста забрал свинью, а она поросна. Муки до масленой не хватит, а в долг не дают… Фёдора-кузнеца урядник третьеводни посадил в холодную, сказывают, речи против даря говорил… Ты там слушайся начальников и на рожон не лезь!.. Воюй только с супостатом, с микадами и нипонцами, а православный народ не забижай, а то насмотрелись мы в нонешнем годе, как ваши солдатики… (зачеркнуто)…»

Глава IV

1

Владивостокский обыватель с радостью проводил страшный пятый год и с надеждой встретил шестой: «Авось кончится смута!» Опохмелившись стопкой-другой казёнки и закусив грибочками собственного посола, он впервые за много дней вышел из дому, дабы узнать, что в мире деется. По-прежнему не работали телеграф и почта, бастовала железная дорога, и новости, казалось бы, узнавать неоткуда, но у обывателей свой надёжный источник информации – сосед, между прочим, такой же обыватель.

— Арестован доктор Ланковский…

— Что вы говорите?! Такой приличный господин…

— И главарь солдатни Шпур тоже…

— Ну, этого давно пора! Мутит воду!..

Новостей для первых десяти дней нового года оказалось много. Власти, возглавляемые вновь испечённым, решительным комендантом, перешли в контрнаступление против гарнизона крепости и населения города. Владивосток наводнили казаки; зорко посматривая по сторонам, они гарцевали по улицам, особенно часто крейсируя возле военного порта. День ото дня усиливались репрессии: аресты, увольнения, высылки, вновь было подтверждено о запрещении нижним чинам посещать митинги – Селиванов всё туже закручивал гайки и рано или поздно должен был сорвать резьбу…

Новость, которую обыватель узнавал сейчас от соседа, многие узнали вчера, 9 января, во дворе этнографического музея. Здесь, неподалеку от царской арки, было излюбленное место городского «веча» – митингов, чаще всего импровизированных. И в этот раз здесь собрался митинг, посвящённый годовщине Кровавого воскресенья. Ораторы один за другим поднимались на каменное крыльцо музея, с гневом говорили о преступлении царя, расстрелявшего рабочих.

По ступенькам легко взбежал высокий юноша в чёрной шинели. Шпики, вкраплённые в толпу, узнали в нём студента Восточного института Григория Воложанина. Он сорвал с головы фуражку с наушниками, обнажив белокурую голову, и громко, прерывистым от волнения голосом запел: