Буреполомский дневник - [7]

12.1.08. 6–00 – 6–05

Зычный крик "Па–а–адъём!!!" и – секундой ранее – зажёгшийся свет. Как описать эту ненависть, которая охватывает и заполняет всю душу в этот момент, при этом крике? Опять утро, опять подъём, опять ТЫ ЗДЕСЬ, в этой проклятой зоне, а не дома, где должен бы ты сейчас быть; и провести здесь тебе предстоит ещё три с лишним года, ещё больше тысячи подъёмов, зарядок, походов на завтрак у тебя впереди... И такая лютая, смертельная ненависть – к зоне этой, ко всем вокруг, к себе, к своей погибшей, бессмысленной жизни, в которой уже и не будет ничего, кроме этих подъёмов, этой зоны, этих бараков, этого мороза и утренней сечки в промёрзлой, вонючей столовой... Всё кончено, всё пропало навеки, жизнь бессмысленна, она лишь цепь нелепых мучений, без всякой надежды на лучшее, и остаётся только ненавидеть – себя и всех вокруг, среди кого находиться составляет дополнительное мучение в твоём персональном аду... И только повторяешь про себя бессчётное число раз, одеваясь: "Будьте вы прокляты!.. Будьте вы все прокляты, суки!..", и душа сжимается от ненависти и боли...

6–46

Вчера ночью, только погасили свет, разделись и легли спать, – через пять минут подъём и крик завхоза (та ещё мразь, кстати, – ментовской прихвостень и стукач; что я не ходил один раз на завтрак, тут же доложил отряднику): "На проверку собирайтесь! Общелагерная проверка!". Кто–то удачно пошутил: "Доброе утро, товарищи!". Собрались, оделись под толки и разговоры, что, видимо, кто–то сбежал–таки из зоны, вот и суетятся, пересчитывают теперь. Я уж думал, что ночь пропала, не дадут теперь поспать, – но нет, всё обошлось; пересчитали довольно быстро, даже не по карточкам (поимённо), а просто так, – и всё успокоилось, хотя и было опасение, что сейчас, только разденешься и ляжешь – опять...

16–30

Мать всё надеется, всё мечтает, что меня отпустят вот прямо сейчас, в ближайший же суд по УДО в январе. Лена Санникова уверяет, что если не в этот, то уж в следующий, через полгода, – непременно. А сам я не верю ни во что. Осталось мне ещё 3 года и 2 месяца, 1163 дня, – и, видимо, так и придётся просидеть их все, до конца...

Так бездарно, бессмысленно, нелепо, никчёмно проходит здесь жизнь, день за днём в никуда, что от одного этого понимания можно сойти с ума. Уходят дни и годы, которые ведь уже не вернуть потом, и каждый проведённый тут день приближает не только к концу срока (что не может не радовать), но и к концу жизни... Об этом, как правило, здесь никто не думает, – разве что очень–очень редко, а так – мозгов, видимо, не хватает для философских обобщений. А жизнь тем временем проходит – проходит мимо, можно так сказать, а проще говоря, попусту. И хотя понимаю я, что и на воле ничего хорошего меня не ждёт, кроме новых ментовских объятий и – если всерьёз работать, так, как я сейчас отсюда мечтаю, – кроме нового срока, и как бы ещё не пожизненного, – но всё равно, – хоть бы передышку, хоть бы просто пройтись по зелёной траве, посмотреть в синее небо над головой, щурясь на солнце, – и не через "запретку", а на воле... Мечты, мечты, где ваша сладость... Может быть, на годы затянется эта передышка, а может быть, – и не будет больше ничего, и ЭТО окажется испытанием самым тяжёлым, пиком мучений, тоски и бессмыслицы жизни. Хотя вряд ли... Эх, если б знать заранее свою судьбу!.. Знать, где упадёшь, – и можно было бы подстилать соломки...

14.1.08. 19–40

"Не было ни гроша, да вдруг алтын"... То была пустота и тоска, то вдруг навалилось всё сразу, – в основном потому, что заработала почта. Пришла куча открыток–поздравлений с Новым годом от незнакомых людей, – надо бы ответить им всем хоть коротко. Пришла книга Майсуряна "Другой Ленин" и книги от Лены Санниковой, – надо их прочесть. Потом, от неё же пришло большое, содержательное письмо с дискуссиями о боге, о религии, о возможном моём будущем после освобождения, – надо написать большой, подробный ответ. Потом она же, Лена, уговорила–таки меня восстановить тот не дошедший ей в письме текст про этап "Москва–Буреполом", который я писал ещё в августе, в больнице. Долго я не хотел браться, не решался, пугала громадность работы, – всё заново, всё опять вспоминать, половину деталей уже не помню... Но всё же взялся, – это ведь не ей, в конце концов, нужно, а мне, я же это понимаю. Но она обещает публикацию этого текста, и вот сегодня, начав писать его утром, я понял, ЧТО именно меня смущало, кроме объёма: боязнь, что хорошо не получится, что выйдет плохо, слабо, наскоро, без возможности 25 раз отредактировать и набело переписать, – а я халтурить не привык, я от своего имени что–то кое–как, наскоро слепленное никогда не публиковал. Да и потом, ещё дурацкие технические проблемы: бумаги, положим, хватит, а вот гелевые ручки – позволяют писать очень быстро, легко и хорошо, но и кончаются с космической быстротой! Не напасёшься их... И вот не знаю, как теперь быть, что делать, что писать или читать раньше, в первую очередь... И на дневник этот, опрометчиво затеянный лишь потому, что переехал на другую шконку, появился покой и возможность работать, – хватит ли на него теперь и времени, и ручек?..