Бурелом - [77]

— Глаша, вот тебе деньги. Сходи на базар.

— Хорошо.

Оставшись вдвоем с мужем, Строчинская продолжала:

— Бессонова — интересная женщина. Если бы ты знал, как она зажигательно пляшет, чудо. Это какая-то цельная натура, не похожая на наших городских дам. Правда, у нее нет культуры, но она умеет держать себя с достоинством.

— Помню, помню. Еще на балу генерал Тимонов обратил на нее внимание, даже сожалел, что уже не молод. Мне кажется, что Крапивницкий имеет на нее виды?

— Не знаю, не знаю, — рассеянно ответила Строчинская.

— Ну хорошо, Крапивницкий образованный молодой человек, умен, тактичен, но я не пойму, как мог оказаться в твоем обществе Дегтярев?

— Он мне нужен.

Муж пожал плечами. Немолодой, сухопарый, с продолговатым, узким лицом аскета, впалыми щеками, резко выраженными скулами, с уныло свисающим носом над тонкими, бескровными губами, он ни в чем не перечил своей миловидной, привыкшей повелевать жене. На увлечения своей супруги он смотрел как на что-то временное. «Все эти женские хитросплетения, черт о них ногу сломит», — подумал Строчинский и, поцеловав руку жены, вышел из столовой.

Приготовления к приему гостей так увлекли хозяйку, что она не заметила встревоженного вида Глаши.

Вечером у парадного входа раздался звонок. С бьющимся сердцем Глаша пошла открывать. В Дверях стояла Феврония с Крапивницкий. Увидев бывшую сноху, Бессонова на какой-то миг растерялась, лицо ее вспыхнуло, она хотела что-то сказать Глаше, но, заметив идущую к ней с распростертыми руками хозяйку, с усилием улыбнулась Строчинской.

— Милочка, да как вы разрумянились, ну просто картинка, — целуя Февронию, затараторила хозяйка. — Глаша, помоги раздеться Февронии Лукьяновне! Алекс, раздевайтесь, — обратилась она к Крапивницкому.

Принимая от Февронии шаль, Глаша почувствовала на своей руке легкое пожатие Февронии, глаза их встретились. В одних отражались испуг и волнение, в других — спокойствие человека, умевшего владеть собой.

Снова послышался звонок. Вошли Сусанна, Халчевский и Дегтярев.

— Проходите, господа, — пригласила Строчинская своих гостей и провела в большую комнату, где уже был накрыт стол.

Вошел хозяин. Офицеры поднялись с мест. Приветствуя поочередно каждого из гостей, Строчинский остановился перед Февронией.

— Я очень рад познакомиться с вами как с исполнительницей ярких народных плясок, выражающих, так сказать, дух народа, — произнес напыщенно Строчинский.

— Ну, какая я плясунья, — улыбнулась Феврония, — так себе.

— Жена мне рассказывала о вас. Она в восторге от вашей пляски.

— Господа, прошу к столу, — послышался голос хозяйки.

Гости чувствовали себя непринужденно. Лишь Дегтярев держался особо, он в душе побаивался хозяина.

Феврония, заметив Глашу в коридоре, извинилась и, вышла якобы за платком. Сказала ей торопливо:

— Приходи завтра в полдень к городскому саду. Встретимся у главного входа. — И поспешно вернулась обратно.

Глаша вздохнула с облегчением. «Должно, переменилась характером-то. А может, застыдилась, что сноха в прислугах живет. Про Васю, похоже, забыла. Ишь как возле нее офицерик крутится», — заметив Крапивницкого с Февронией, подумала она.

Ночь спала неспокойно. Тревожила мысль о предстоящей встрече с золовкой. «Подвоха со стороны Февронии ожидать еще можно. Если не признала меня при хозяйке, стало быть, есть на это причина. Хитрая баба. Сычевская порода. Должно, вся в отца». Глаша долго ворочалась на постели и уснула уже перед утром.

На следующий день отпросилась у хозяйки на часок, в полдень вышла из дома. Прошла стороной кладбище и быстро зашагала к городскому саду. Февронии еще не было. Глаша тихо побрела по заснеженной аллее, посмотрела на опушенные изморозью деревья. Взглянула на тусклое солнце, зажатое в «рукавицы», на облака, края которых переходили с ярко-оранжевых на нежно-розовые тона. Тяжело вздохнув, она направилась обратно к выходу из сада.

«Одна в большом городе, никому не нужная, всеми забытая. Нет! — Глаша вскинула голову. — Не одна. Разве плохо ко мне относятся Шмаковы? Какой Иван Васильевич душевный человек, и люди, с которыми я встречалась у него, всегда скажут доброе слово».

Послышались торопливые шаги и скрип снега.

— Давно ждешь? — Феврония подошла вплотную к Глаше. — Ну здравствуй, сношка, — поздоровалась она суховато. Пытливо посмотрела в глаза Глаше. — Не думала тебя встретить в Челябинске, да пришлось. Давно из Косотурья?

— С лета. Я ведь жила на кордоне у дяди Леонтия.

— Никого из наших здесь не встречала?

— Нет, — Глаша отрицательно покачала головой, — не приходилось.

— А мне кажется, я видела Прохора. — Помолчав, добавила: — В какой-то не нашенской форме.

— Не знаю, не встречала.

Обе женщины оттягивали мучительный для них разговор о судьбе Обласова:

— А про Василия ничего не слыхала? — после длительного молчания спросила Феврония.

— Нет. — Глаша опустила голову. Вновь наступило тяжелое молчание. — Похоже, на войне он, — устремив сглаза на верхушки деревьев, промолвила задумчиво Глаша.

— У красных или у белых?

— Не знаю.

— Ну а ты как думаешь дальше жить?

— Как жила, так и буду жить. Деваться мне некуда. В Косотурье, сама знаешь, показываться нельзя. У дяди Леонтия тоже боязно жить, да и в лесу тошнехонько.