Бурелом - [3]

— На нас жмет, а машина что, смазывай почаще и гоняй коней. На такой зарод надо две-три пары носильщиков, а не одну. Где нам успеть вершить?

— Будем сваливать как попало, — отозвался Прохор.

— Ясно. Раз хозяин не дает подмогу, пускай после молотьбы вершит.

На току вновь загудел барабан. Василий с Прохором, захватив носилки, начали спускаться с зарода.

— Прижимистый, черт. Небось, Савелия с Нестором не пошлет на зарод, — продолжал Василий.

— Хозяйские сынки, — Прохор сплюнул.

Парни подошли к работавшим грабельщицам. Там уже была большая копна соломы.

— Ребята, нам уже некуда отгребать, давайте поживее, — заглушая шум барабана, выкрикнула одна из девушек.

— А ты хозяина заставь убирать солому, — сердито сказал Прохор и сунул носилки под копну.

— Как же, пойдет он, дожидайся, — усмехнулась грабельщица.

Копна соломы поплыла на носилках к зароду.

— Выдергивай, — неожиданно для Прохора скомандовал идущий впереди Василий.

— Подняться бы надо на зарод, — несмело заговорил Прохор.

— Пускай Лукьян лезет. Раз не дает смену, будем сваливать где попало. — Василий потянул носилки из-под копны.

— Эй, ребята! — услышали они зычный голос хозяина. — Что выделаете? — Размахивая руками, Лукьян торопливо зашагал к парням: — Спрашиваю, пошто на зарод не носите?

— А потому, что сил наших нет, — угрюмо ответил Василий. — Почему смену не даешь? Вчера две пары работали и то едва успевали, а нам с Прохором не справиться, из сил выбились.

Лукьян запустил пальцы под жилет, одетый сверх парусиновой рубахи, и шагнул к Василию.

— Язык-то, паря, у тебя тово, бойкий. Вам бы с отцом только на сходке его драть. Работайте, — произнес он резко.

— Не будем! — в тон ему ответил Василий.

— Как то исть не будем? — Глаза Лукьяна сузились. — Ладно, тогда ваш хлеб с отчишком не стану молотить. Понятно?

— Эко напугал. Не молоти, черт с тобой, — выругался Василий.

Заметив ссору, грабельщицы начали переговариваться. Коногон влез на вагу и, забыв про лошадей, опустил постромки, кони остановились. Вал перестал вращаться, барабан умолк. Почуяв неладное, к спорщикам подошел Андриан.

— Вот полюбуйся на своего сынка, — показывая на Василия, язвительно произнес Лукьян. — Видишь ли, не хочу работать. А ваш хлеб кто будет молотить? А?

Андриан сумрачно посмотрел на сына.

— Давай как-нибудь робь до вечера, а завтра с утра я с Петром возьму вторые носилки. — Старший Обласов чувствовал правоту сына, но боязнь, что хлеб останется на току необмолоченным, заставила старого крестьянина стать на сторону хозяина. — Не канителься. Давай робь, — сказал он угрюмо сыну.

Не говоря ни слова, Василий взялся за носилки.

— Пошли, — зло бросил он Прохору.

Молотьба продолжалась.

ГЛАВА 2

Село Косотурье привольно раскинулось между озер, богатых рыбой и птицей. Распадалось оно на две части. В одной жили старообрядцы, или, как называли их в Зауралье, двоеданы; во второй — мирские — люди, за редким исключением, небогатые, знавшие одно — землю. Старообрядцы жили возле Камышного, заросшего густым непроходимым камышом, с редкими плесами и небольшими островками. Угрюмый вид озера дополнял ленточный бор, уходивший далеко в тургайские степи. Обнесенные высоким частоколом, с окнами, глядевшими во двор, массивными воротами, обитыми тонкими листами железа, с богатыми пристройками дома старообрядцев резко отличались от чистовцев, избы которых стояли на берегу озера Чистого.

Дом Лукьяна стоял в Камышном. Сложенный из толстого кондового леса, с двускатной крышей, небольшими окнами, похожими на бойницы, он напоминал укрепление. Внутренний вид комнат с тяжелой мебелью, некрашеным полом, со старинными в кожаных переплетах книгами, большим восьмиугольным крестом из меди, висевшим в переднем углу, говорил о строгих обычаях старины и неуклонной приверженности хозяина к старой вере. Разделяли дом большие теплые сени. В одной половине жил Лукьян с женой Митродорой и младшим сыном Нестором. Вторую половину занимал старший сын Савелий, женатый на иноверке. Что заставило богатого старообрядца Лукьяна дать согласие на женитьбу сына с Гликерией — дочерью сельского сапожника Ильи Черноскутова, — долго занимало умы косотурцев.

— Просто им даровую работницу надо было в дом. Савелий хворый, а Гликерия кровь с молоком, — говорили одни.

— Мог бы из двоеданок высватать, — отвечали другие.

— На двоеданках не выедешь, они, брат, с характером, а Гликерия что, известно — безответная, отец ей не защита. На одной-то ноге он немного наробит. Как пришел с японской, с тех пор за сабан не брался. Ладно, шилом ковыряет, а то бы есть нечего было. Ну и принудил девку выйти за Савелия. А он-то говорят, шибко смиренный, покорный отцу-матери, живет с Гликерией дружно. Не корит ее. — Тут косотурские кумушки многозначительно переглядывались. Им было известно о тесной дружбе Василия Обласова с Гликерией, когда та не была еще замужем. Наклонившись друг к другу, зашептали: — Бают, Василко-то тайком встречается с Гликерией.

— Ой, да не говори ты, — собеседница подвинулась ближе и слегка подтолкнула плечом соседку.

— Вот те крест, святая икона, — перекрестилась та и, вздохнув, подперла щеку рукой. — Опять как их судить? Савелий, говорят, телом хилый, а она баба, дай господь, красотой и умом не обижена. Савелий души в ней не чает. Ходит за ней, как теленок за подойником. Деверь относится к Гликерии уважительно, а сам-то Лукьян, сущий стратилат, Савелию хода не дает и на сноху волком глядит.