Бурелом - [3]

Радужное забытье.

Выросло глубже и шире

Робкое сердце твое.

Море шумело у мола:

Счастье навеки дано!..

Ветер врывался веселый

С набережной в окно.

В темной лиственной чаще

Ветра теряется след,

Только с ветки дрожащей

Нежный осыпался цвет

Прячась за радужной дымкой

И повянуясь судьбе.

Крадучись, невидимкой

Горе вошло к тебе.

Море, как Шехерезада,

Длинный вело рассказ.

Тысячной сказкой надо

Страшный отсрочить приказ.

Тысяча первою сказкой

В гавани пела труба,

И торопила с развязкой

нетерпеливо судьба.

XI.«Маленькая танцовщица…»

Маленькая танцовщица

В душном ночном кабачке.

Мечется в клетке птица,

Бьется в испуге, в тоске.

Тонкие детские руки

Подняты над головой.

Тусклая дымка скуки

Взгляд затенила живой.

Север…Как это далеко!

Гости зовут к столу.

Дикую песню востока

Кто-то поет в углу.

Резко звенят стаканы.

Слезы, как звезды, сквозь тьму.

Северные туманы

Тают в табачном дыму.

Тихая белая птица

Выпорхнула в окно.

Маленькая танцовщица,

В доме твоем темно.

_____________

Воздух горячий и синий

Жесткий библейский песок,

Маленький холмик в пустыне

И одинокий венок.

1938–1939

II. Бурелом

У окна

Ночная птица в зарослях выводит

Короткие спадающие гаммы.

Пастельный месяц из-за клена всходит.

Мир заключен в оконный вырез рамы.

…На полюсе справляют новоселье

Зимовщики на плавающей льдине.

Туристы с корабельного похмелья

Бредут гурьбою к праздничной витрине.

От канонад в Мадриде на соборе

Обрушился карниз витиеватый.

И черная гроза готовит вскоре

Огромные громoвые раскаты.

А тут все то же: зелень, глушь, прохлада…

Замолкла птица, друга не найдя.

На высохших мучных дорожках сада

Вдруг зарябили капельки дождя.

1937

«Все то же творится на свете…»

Все то же творится на свете

Под знаком живой новизны.

Рождаются новые дети

Для нового смерча войны.

Вошла победителем в город

В урочное время весна  —

И лед в заливе распорот

И блещет на солнце волна.

А в сумраке лабораторий,

В глухой кабинетной ночи,

Мечтая о вольном просторе,

Смертельные зреют лучи.

Где стаи крылатых пилотов

Пути пролагали свои  —

Громоздкий обоз самолетов

Наезживает колеи

И вот прорываются страсти,

Колеблются троны, венцы…

Толкуют об Екклезиасте

Пресыщенные мудрецы.

Ничто под луной не ново,

И ветер вернется домой  —

К зиянию места пустого,

Покрытого тусклой золой.

1939–1940

Суровая зима. 1939–1940

Inter arma silent musae

I.«Не называя даже словом…»

Не называя даже словом,

Но помня, что идет она,

Что жизнь едва защищена

Случайным и неверным кровом…

Предчувствуя, как рухнут стены

Непрочных городских квартир,

Как, искаженный, дрогнет мир

От налетевшей перемены  —

Пересмотреть, пересчитать

Все призрачное достоянье,

На письменном столе прибрать,

Крестом перечеркнув названье,

Закрыть ненужную тетрадь.

Теперь изнемогай от груза,

Терпи, душа, глуха, темна…

Пока не кончится война,

Обречена молчанью муза.

II.«В убежища, подвалы, склепы, щели…»

В убежища, подвалы, склепы, щели

Загнали жизнь, подсводы крепких стен

Чтоб слушать гул орудий, вой шрапнели

И дикие стенания сирен.

Запуганным ребенком бродит Муза,

Лепечет встречным что-то про свое…

Но нищая сиротка всем обуза

не до того теперь, не до нее.

Играть в солдатики любили дети,

У взрослых же игра совсем не та.

Все нежное, все светлое на свете,

заволокла густая темнота.

И в грохоте, захлебываясь дымом,

Все глубже уходя в глухую тьму,

Кто вспомнит о видении незримом,

О голосе, неслышном никому!

III. «Cирены — исступленные кликуши…»

Cирены — исступленные кликуши —

Опять вещают городу беду.

Дрожащие испуганные души

Теснятся под землею, как в аду.

И Муза просит жалобно отсрочки,

Еще дыхания, еще пути,

Чтобы колеблемые бурей строчки,

Не разроняв, сложить и донести.

К чему, к чему! Судьбою безымянной,

Солдатскою судьбой награждены,

Мы все равно в пучине ураганной

Изчезнуть без следа обречены.

IV.«Присядем, Муза, у огня…»

Присядем, Муза, у огня,

У жаркой деревенской печки.

Не для тебя, не для меня

Горят рождественские свечки.

Из милости в чужом углу

Мы приютились втихомолку.

Ты смотришь в печку, на золу,

Я вспоминаю нашу елку.

…Мой дом покинутый далек,

В нем тьма ютится нежилая.

Взойду ли снова на порог,

Родные тени обнимая?

Нет, все сметет, сожжет война…

А ты молчишь, устав с дороги.

По радио плывет волна

Скрипичной праздничной тревоги.

Как потонувшей жизни зов,

Как голос из другого мира —

Над мертвым холодом снегов

Звенит нетронутая лира.

Звенит над нашей нищетой,

Над нашею судьбой суровой…

А ты молчишь. И голос твой

Едва ли я услышу снова.

V.«Сорок градусов мороза…»

Сорок градусов мороза,

Солнца тусклый красный свет.

В небе длится бомбовоза

Серебристый узкий след

Тело словно невесомо,

Льдинки стынут на глазах.

Далеко с тобой от дома

Мы затеряны в снегах.

Вновь летит стальная стая,

Нарастает грозный гул.

Елок чаща снеговая

Даст нам временный приют.

Муза чуть повеселела:

Пламень солнца так хорош!

Но пронизывает тело

Ледяной истомой дрожь.

Будет. Муза, вечер снова,

Будет печки пышный жар,

От кофейника большого

Лиловатый теплый пар.

И в синеющем квадрате,

Сквозь причудливые льды

Мы увидим на закате

Две огромные звезды.

От заката огневого

Заалеет снежный наст…

Будет, Муза, вечер снова,

Если Бог нам вечер даст.

VI.«Все небо в огненных всполохах…»

Все небо в огненных всполохах,

Все тучи багрянцем горят.

Под елями в снежных дохах

Малиновый стынет закат.