Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959) - [66]

Научный мессианизм Маркса имеет буржуазное происхождение. Прогресс, становление науки, культ техники и производства – все это суть буржуазные мифы, в XIX веке обратившиеся в догму. Отметим, что «Манифест коммунистической партии» увидел свет в том же году, что и «Будущее науки» Ренана. Последнее сочинение – своего рода символ веры, приводящий в растерянность современного читателя, – на самом деле дает самое точное представление о тех почти мистических надеждах, которые в XIX веке всколыхнули в обществе расцвет промышленности и ошеломительные успехи науки. Это были надежды самого́ буржуазного общества, главного выгодополучателя технического прогресса.

Понятие прогресса появляется в век Просвещения и является ровесником буржуазной революции. Наверное, источники его вдохновения можно отыскать и в XVII веке: уже «спор о Древних и Новых» вводил в европейскую идеологию абсолютно бессмысленное понятие прогресса в искусстве. Еще более солидной его основой можно счесть картезианство, предложившее идею о постоянно растущей роли науки. Но первым точное определение новой веры дал в 1750 году Тюрго. Его речь, посвященная прогрессу человеческого духа, в сущности, повторяет положения «Всемирной истории» Боссюэ, разве что божественную волю заменяет идея прогресса. «Преобладающее большинство рода человеческого, чередуя покой с борением и добро со злом, неустанно, хоть и медленно, движется ко все большему совершенству». В этом оптимизме по большей части черпал свои напыщенные идеи Кондорсе – официальный теоретик прогресса, который он связывал с государственным прогрессом, став его неофициальной жертвой, поскольку просвещенное государство вынудило его покончить с собой, приняв яд. Сорель[71] был совершенно прав, утверждая, что философия прогресса наилучшим образом подходит для общества, алчущего материального процветания за счет технических достижений. Если ты уверен, что завтра в полном соответствии с мировым порядком будет лучше, чем было вчера, ты спокойно можешь развлекаться. Как ни парадоксально, прогресс порой служит оправданием консерватизма. Прогресс – этот вексель, выданный верой в лучшее будущее, – позволяет хозяину жить с сознанием чистой совести. Рабу и всем, чье настоящее убого и кто лишен надежды обрести утешение в загробном мире, он дарит уверенность, что уж будущее-то точно принадлежит им. Будущее – это единственный вид собственности, которую хозяева добровольно уступают рабам.

Как видно, эти соображения и сегодня не утратили актуальности. Они не утратили актуальности как раз потому, что революционный дух охотно взял на вооружение двусмысленную и удобную тему прогресса. Разумеется, речь не идет о том же самом прогрессе, и Маркс жестоко насмехался над рациональным оптимизмом буржуа. Как мы покажем ниже, его аргументация была совсем другой. Но тем не менее мысль о трудном пути к будущему примирению оказалась для философии Маркса определяющей. Гегель и марксизм изничтожили формальные ценности, освещавшие якобинцам прямой путь к историческому счастью. Но они сохранили саму идею поступательного движения, спутав ее с социальным прогрессом и объявив необходимой. Таким образом, они выступили продолжателями буржуазной мысли XIX века. Токвиль, с энтузиазмом подхваченный Пекёром (оказавшим влияние на Маркса), торжественно заявлял: «Постепенное и последовательное развитие идеи равенства составляет суть как прошлого, так и будущего всемирной истории». Если мы заменим равенство на уровень производства и представим себе, что на последнем производственном этапе происходит преобразование общества в бесконфликтное, то получим марксизм.

Что касается необходимости эволюции, то наиболее догматическое ее определение дал Огюст Конт, сформулировавший в 1822 году закон трех стадий. Выводы Конта поразительным образом совпадают с представлениями, от которых не отказался бы и научный социализм[72]. В позитивизме явственно ощутимы отголоски идеологической революции XIX века, одним из представителей которой был Маркс и суть которой заключалась в том, чтобы перенести в конец истории Райский сад и Откровение, традиционно помещавшиеся в начале мира. Эра позитивизма, с неизбежностью сменившая метафизическую и теологическую эру, должна была отметить пришествие религии человечества. Анри Гуйе дал верное определение попытке Конта, указывая, что тот искал человека без божественных следов. Первоначальная цель Конта – повсеместное вытеснение абсолютного относительным, – самой силой вещей превратилась в обожествление относительного и проповедь религии, одновременно универсальной и лишенной трансцендентности. Конт видел в якобинском культе Разума предтечу позитивизма и с полным правом считал себя истинным последователем революционеров 1789 года. Продолжая эту революцию, он расширял ее границы путем уничтожения трансцендентности принципов и систематического построения религии человека как вида. Его призыв: «Устранить Бога во имя религии» – означал именно это, и ничто иное. Первая жертва мании, впоследствии захватившей весь мир, он жаждал стать апостолом Павлом новой религии и заменить римский католицизм парижским. Известно, что он мечтал, чтобы в соборах стояли «статуи обожествленного человечества на месте прежних алтарей Бога». Он точно высчитал, что еще до 1860 года будет проповедовать позитивизм с кафедры Нотр-Дам. Этот расчет не так забавен, как кажется. Нотр-Дам пока что успешно выдерживает осаду. Но религия человечества в конце XIX века действительно обрела своих проповедников, и Маркс, скорее всего, и не читавший Конта, стал одним из ее пророков. Просто Маркс понял, что религия без трансцендентности зовется политикой. Впрочем, знал это и Конт, или по крайней мере сознавал, что его религия есть идолопоклонство перед социумом и что она предполагает политический реализм