Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959) - [140]

* * *

Приведя себя в порядок, они спустились в столовую. Голые стены были разрисованы верблюдами и пальмами среди мешанины розового и фиолетового. Через сводчатые окна проникал скудный свет. Марсель расспросил хозяина гостиницы о местных торговцах. Их обслуживал старый араб в гимнастерке, к которой была приколота военная медаль. Марсель был занят своими мыслями и отрывал куски от хлеба. Он не позволил жене выпить воды.

– Она не кипяченая. Выпей вина.

Ей это не понравилось, от вина у нее тяжелела голова. Потом оказалось, что в меню есть свинина.

– Коран это запрещает. Но Корану неизвестно, что от хорошо прожаренной свинины болезней не бывает. Уж мы-то умеем готовить. А о чем ты думаешь?

Жаннин не думала ни о чем, ну, разве что о победе поваров над пророками. Но надо было торопиться. Завтра утром они уезжали еще дальше на юг: во второй половине дня им предстояло увидеться со всеми важными торговцами. Марсель поторопил старого араба с кофе. Тот согласно кивнул не улыбнувшись и вышел мелкими шажками.

– Утром потихоньку, вечером не торопясь, – со смехом сказал Марсель.

В конце концов кофе им принесли. Они буквально проглотили его и вышли на холодную пыльную улицу. Марсель подозвал молодого араба, чтобы тот помог донести чемодан, потом, из принципа, начал торговаться по поводу платы. Его убеждение, о котором он в очередной раз сообщил Жаннин, основывалось на неясной теории о том, что эти люди всегда запрашивают вдвое больше, чтобы получить вчетверо меньше. Жаннин шла за двумя нагруженными мужчинами и чувствовала себя неловко. Она надела шерстяной костюм под толстое пальто, ей хотелось бы занимать меньше места. От свинины, пусть даже хорошо прожаренной, и того небольшого количества вина, которое она выпила, ей тоже стало нехорошо.

Они шли вдоль небольшого городского садика, засаженного пыльными деревьями. Проходившие мимо арабы вроде бы и не замечали их, но сторонились, подбирая спереди складки своих бурнусов. Несмотря на то что они были одеты в лохмотья, она чувствовала в них какую-то гордость, не присущую арабам из ее города.

Жаннин шла за чемоданом, он прокладывал ей путь в толпе. Они прошли мимо ворот крепостной стены из темно-желтой глины, вышли на маленькую площадь, где росли все те же древние деревья, а в глубине, по самой широкой стороне, под арками, стояли магазины. Они остановились прямо на площади, перед маленьким сооружением в форме мины, покрытым синей штукатуркой. Внутри, в единственной комнате, куда свет проникал только через открытую дверь, за прилавком из блестящего дерева сидел старый араб с седыми усами. Он разливал чай, поднимая и опуская чайник над тремя меленькими разноцветными стаканчиками. Марсель и Жаннин еще не успели ничего толком разглядеть в полумраке магазинчика, но сразу почувствовали свежий аромат мятного чая. Только переступив порог, пройдя мимо громоздившихся за ним связок оловянных чайников, чашек и тарелок вперемешку со стойками почтовых открыток, Марсель оказался перед прилавком. Жаннин осталась у двери. Она немного подвинулась, чтобы не заслонять свет. В этот момент она разглядела в полумраке, за старым торговцем, еще двух арабов, сидевших на раздутых мешках, которыми была завалена вся лавка, и смотревших на них с улыбкой. Со стен свисали черные и красные ковры, вышитые платки, пол был заставлен мешками и маленькими ящичками с ароматными зернами. На прилавке, вокруг весов с сияющими медными чашками, возле старого метра со стершимися цифрами, выстроились сахарные головы; с одной из них уже сняли бумажные обертки, и от верхушки был отколот кусок. Когда старый торговец поставил чайник на прилавок и поздоровался, запах шерсти и пряностей, пронизавший лавку, заглушил аромат чая.

Марсель говорил быстро, низким голосом, который обычно появлялся у него, когда он говорил о делах. Потом он открыл чемодан, показал ткани и платки, отодвинул весы и метр, чтобы разложить свой товар перед стариком. Он нервничал, повышал голос, смеялся невпопад, он выглядел как женщина, которая хочет нравиться, но не уверена в себе. Теперь, раскрыв ладони, он изображал процесс купли-продажи. Старик покачал головой, передал поднос с чаем двум сидевшим сзади арабам и сказал буквально несколько слов, которые, судя по всему, разочаровали Марселя. Он собрал свои отрезы, запихнул их в чемодан, потом вытер лоб, как будто вспотел. Потом подозвал мальчика-носильщика, и они пошли к аркам. В первой лавке, где продавец поначалу тоже изображал полное безразличие, им повезло немного больше.

– Корчат из себя богов, – сказал Марсель, – но все-таки торгуют! Всем жить нелегко.

Жаннин молча шла за ним. Ветер почти стих. Небо местами расчистилось. Из бездонных голубых окошек, открывавшихся в толще облаков, лился холодный, сияющий свет. Теперь они ушли с площади. Они пробирались по узким улочкам, вдоль глинобитных стен, с которых свисали подгнившие декабрьские розы, а порой среди них попадались сухие червивые гранаты. В квартале пахло пылью и кофе, дымом от сгоревшей коры, камнями, овцами. Лавки, примостившиеся в толще стен, стояли далеко друг от друга; Жаннин чувствовала, как ноги наливаются усталостью. Но муж понемногу успокаивался, ему удавалось что-то продать (поездка не будет бесполезной), и он становился более покладистым; он называл Жаннин «малышкой».