Бунтарка - [4]

— Конечно, — говорит бабуля, — они очень дружелюбные.

Дедушка просто ворчит и тыкает вилкой в куриный пирог от Stouffer’s.

— Сколько петухов ты знала лично, Морин? — спрашивает он.

— Парочку, — отвечает бабуля, не раздумывая ни секунды. Дедушка только вздыхает, но я знаю: ему нравится, что последнее слово всегда за бабулей.

Я люблю слушать болтовню бабушки и дедушки, как они нежно дразнят меня, как они общаются друг с другом. Мне нравятся забавные дедушкины поговорки, которые он произносит властным голосом: «Помни, Вивиан, ты можешь выбирать друзей, выбирать козявки из носа, но ты не можешь выбирать козявки из носа друга». Мне нравится, что, хотя бабуля ни разу и не ответила правильно на вопрос «Колеса Фортуны», она продолжает его смотреть каждый вечер и выкрикивать первое, что приходит ей в голову: «Мистер Картофельная голова! Жареные зеленые помидоры! Сметана и луковые картофельные чипсы!».

В общем, с ними очень уютно.

Но, как большинство дедушек и бабушек, они совершенно ничего не знают о том, что значит быть шестнадцатилетней девушкой.

— Было что-нибудь интересное в школе? — спрашивает бабуля, вытирая рот салфеткой. Я гоняю зеленые бобы по тарелке вилкой и думаю о сегодняшнем дне и домашнем задании, которое ждет меня в рюкзаке.

— Ничего увлекательного, — говорю я. — Я получила кучу дополнительной работы по английскому, потому что Митчелл Уилсон и его дружки — придурки.

Дедушка хмурится, а бабуля спрашивает, что я имею в виду. Я рассказываю им о тупом комментарии Митчелла.

— Я не понимаю, что это значит, — говорит бабуля. — Зачем он хочет, чтобы кто-то сделал ему сэндвич?

Я глубоко вздыхаю.

— Он не хотел сэндвич, бабуля, — говорю я. — Это тупая шутка, которую мальчики используют, чтобы сказать, что место девочек на кухне и у них не должно быть собственного мнения.

— Понятно. Не очень-то хорошо со стороны Митчелла, — говорит бабушка, передавая соль дедушке.

Я пожимаю плечами и мечтаю о том, как хорошо было бы сидеть на пенсии, возиться с керамическими петухами и совершенно ничего не знать о том, что происходит в школе Ист Рокпорт.

— То, что он сказал… — Я делаю паузу, вспоминая, как Люси Эрнандез покраснела от смущения, и чувствую, как меня охватывает жар от головы до ног. — Я считаю, это настоящий сексизм.

Как же приятно сказать это вслух.

— Я ожидала лучших манер от сына директора, — говорит бабуля, пропуская мое последнее замечание мимо ушей.

— Можешь представить, как Лиза поступила бы в таком случае? — внезапно спрашивает мой дедушка, поднимая взгляд от пирога.

Я смотрю на дедушку, мне любопытно:

— Что? Что бы сделала мама?

— Даже не хочу об этом думать, — говорит бабуля, выбрасывая вперед руку, словно регулировщик на дороге, приказывающий нам остановиться.

— Твоя мама составила бы целый список дел, — продолжает дедушка, не оставляя на тарелке ни единого кусочка. — Начала бы с петиции. Потом нарисовала бы большой плакат и ходила с ним вокруг школы. Злая до чертиков.

Конечно же, моя мама так поступила бы. Ее подростковый бунт начался задолго до того, как она переехала на северо-запад и присоединилась к «Бунтаррркам». На следующий день после того, как директор объявил, что дресс-код больше не позволяет красить волосы в неестественные цвета, она щеголяла с зелено-синими волосами. Ее отстранили от занятий на неделю, а дедушка и бабушка потратили целое состояние на то, чтобы перекрасить волосы и не повредить их. Я представила, каково это: идти по главному коридору, когда все на тебя смотрят, потому что у тебя волосы цвета голубого мороженого Fla-Vor-Ice. Я съеживаюсь от одной только мысли.

— Проблема состояла в том, что твоя мама всегда искала причину подраться, — говорит бабуля, попивая сладкий чай. — Она была чересчур «мокси»[6] — смелой и дерзкой. Это все усложнило и для нее, и для нас, как бы сильно мы ее ни любили.

— Да, я знаю, — говорю я.

Я уже слышала об этом раньше. Может быть, это действительно усложнило жизнь бабушки и дедушки, но девушка на полароидной фотографии не считала жизнь такой уж сложной. Она была счастлива. Ей нравилось бороться, даже если она не всегда выигрывала.

— Хорошая новость состоит в том, — объявляет бабуля, — что бунтарский ген, судя по всему, был какой-то странной мутацией. — Она улыбается мне и начинает убирать грязную посуду.

— Наша ответственная Вивиан, — говорит дедушка. Он протягивает руку и взъерошивает мои волосы, словно мне десять лет.

Я улыбаюсь в ответ, хотя мне немного обидно. Мне не нравится, когда меня называют ответственной. Хотя это, скорее всего, правда. Поэтому я просто молчу и пытаюсь спрятать свою обиду поглубже.

После ужина я делаю домашнее задание, а потом иду к бабушке и дедушке в гостиную (они называют ее «телевизионная комната») смотреть «Колесо Фортуны». Я смеюсь, когда бабуля выкрикивает свои ответы: «Удача, будь Леди сегодня ночью! Леди и Бродяга! Моя прекрасная Леди!». Потом я с дедушкой пью кофе без кофеина со сливками и сахаром. Но перед глазами то и дело встает обиженное лицо Люси и хихиканье Митчелла и его тупых дружков. Странный жар снова скручивает мой желудок и приносит беспокойство.