Бунт женщин - [2]

Две жизни.

Одна здесь, на насыпи, где я могу себе самой задавать вопросы, скакать через рельсы на одной ноге и подставлять дождю лицо.

Дома я внимательно слушаю отца и пытаюсь делать то, что он требует: старательно решаю задачи и молюсь. И повторяю слова отца: человек должен быть чистым перед Богом, служить Ему, а женщина должна служить ещё и мужчине, знать своё место.

Я очень хочу быть хорошей. Почему же отец не улыбается мне так, как девчонкам в школе, влюблённым в него?

Чаще всех он улыбается Люше. Имя её Люся, но все зовут её Люша. Она на класс старше меня. И ходит за отцом по пятам. Лишь кончается урок математики в нашем классе, она тут как тут — стоит в рамке двери и не мигая смотрит на отца, пока он собирает тетради или кому-то что-то объясняет, а потом — собачонкой — бредёт за ним по коридору. Рыжая копна волос, зелёные глаза, а росточком — много меньше меня.

Моя мама смотрит на отца так же, как Люша, — собачьими глазами. Мама служит отцу и знает своё место; готовит, стирает, растит меня, в нашей школе учит детей биологии.

Мама очень хорошо знает биологию, но почему-то дети не слушают — её робкий голос тонет в гаме. Цветоложе, стебли, грибы, пумы и птицы — красивые картинки на доске, нарисованные моей мамой, часто гибнут под мокрой тряпкой дежурных, так и не увиденные ребятами.

— Мама, кем ты хотела быть в юности?

— Хотела найти спасение от рака.

— Зачем же ты стала учителем?

— Папа не разрешил мне учиться в аспирантуре, и мы вернулись после университета сюда.

— Почему не разрешил?

— Папа знает, — пожимает мама плечами.

Разве папа — Бог, чтобы знать, как жить маме, мне, детям в школе?

Когда заболеваю, мама растирает меня мазью, поит раствором, приготовленными ею самой. У нас на подоконниках — цветы, травы в больших и в маленьких горшках. И на полу в гостиной — кадки с растениями: с боярышником, с шиповником… Есть даже лимонное деревце. И в огороде много маленьких деревьев и лечебных трав — с ними мама проводит каждую свободную минуту, делает из них лекарства.

Папа всё за нас с мамой знает.

Но папа не знает тайн приготовленных мамой лекарств, папа не знает моей насыпи, где я пытаюсь разобраться в своих ощущениях и вопросах.

И сегодня, как часто после уроков, я хоть на несколько минут иду туда.

Ранняя осень. Очень тепло, по обыкновению идёт дождь. Дождь стучит по рельсам, птицы прибились к проводам, молчат.

Не успеваю войти в дом, отец подходит ко мне.

— Где ты так долго была? Ты сделала уроки? — спрашивает строго. — Покажи, как ты решила задачу. Сначала переоденься.

Цветы, тихая музыка, мамина улыбка, еда на столе…

С меня течёт вода. Я не чувствую этого. Я не хочу решать задачи, зову дробь дождя. Пусть расступится потолок, пусть дождь застучит в комнате или хлынет в окна, тогда папа не станет заставлять меня заниматься, а будет чинить потолок. Но потолок незыблем, а окна закупорены наглухо — отец не любит чистого воздуха.

У мамы — астма, ей всегда душно. Часто мама задыхается. Порой ночью с постели бежит на улицу. Она молчит, но я слышу её крик: «Воздуха!»

Отец продолжает спать, когда мама ночью бежит на улицу — вздохнуть.

«Папа знает», как жить маме, как жить мне.

Девчонки, влюблённые в моего отца, провожают его после окончания школьного дня до дома, как артиста. И Люша тоже идёт следом, только позади всех.

Все останавливаются у крыльца, и я смотрю через окно, что выходит на крыльцо, как отец раздаривает улыбки девчонкам, как покровительственно что-то говорит им. Люша не отрываясь смотрит на него.

Дождь льёт — Люша стоит перед окном, когда все остальные расходятся по домам. Под дождём рыжина тухнет. Платье облепило её тощее тело. Хоть плащ ей тащи!

Если увидеть отца её глазами… Тогда нужно сильно задрать голову и — жмуриться. От его улыбки. От его взгляда.

Я не задираю голову, моё поле обзора — тусклая пуговица полосатой рубашки, почему-то все его рубашки полосаты, и тусклая пуговица пиджака. Рубашка всегда чистая и пахнет ветром — мама сушит бельё во дворе. По полоскам можно взобраться вверх, до воротника. Воротник — жёсткий. Символ неприступности.

— Мы тебя ждём с обедом, переоденься и — за стол, — говорит отец.

В то субботнее утро отец не поднял меня с постели, как всегда, в семь часов, не погнал заниматься.

Не открывая глаз, чувствую — уже далеко не семь. Яркое весеннее солнце нагрело окно и забросило лучи в мою комнату. Они ещё не подобрались к кровати, но в комнате ощущается их присутствие. Сегодня — солнце, не дождь!

…Вода. Много воды. Цвет — оранжевый, и светло-зелёный, и голубой. Я на дне с Шушу. Растения, как и на земле, только причудливее, движутся, дышат, словно живые существа. Мохнатая лапа, щупальце. Я не знаю, где я: над водой или в воде. Щиплет глаза, щиплет губы — так бывает, когда попало мыло.

Я ведь уже проснулась. Или ещё сплю?

Открываю глаза. Лучи — стрелами по полу.

Отца, похоже, дома нет.

Щекочет нос запах стирального порошка.

Какая связь между сном и тем, что мама стирает, отца нет дома и сегодня — солнце? Под солнцем рельсы блестят.

Я свободна от задач, и я хочу посидеть на своей насыпи.

Даже если отец именно сейчас возвращается домой и увидит меня, я успею улизнуть. Бесшумно выскальзываю из дома. Пять метров до угла улицы, ещё пять метров до дуба, и я — в безопасности. Главное — не оглянуться.