Бунт невостребованного праха - [45]

Незаметно для себя она стала даже отличницей, за что обидно и незаслуженно подвергалась гонениям сверст­ников. Одноклассники и даже сосед по парте, вечный второгодник, подсаженный к ней с педагогической це­лью, ее не любили, хотя Надя никогда не пыжилась, не делала лишних движений, всегда давала списывать, но никогда никому не подсказывала. Она не понимала, как можно чего-то не знать, все ведь просто, как мычание: из пункта "А" в пункт "Б" - вот и вся премудрость школь­ной науки. На отрезках "А" и "Б", как птицы на прово­де перед прощанием с летом, рассажено много человеч­ков, конечная цель которых - коммунизм. Наде это было неинтересно, хотя она тоже находилась среди тех летних тоскующих птиц. Но не ей было повелено вести стаю: вожаки были определены свыше и заранее.

При всем этом так же незаметно для самой себя она стала общественницей, и весьма активной. В старших классах возглавляла учком - ученический комитет. Те, кто учился вместе с ней, и сегодня с дрожью в ногах вспо­минают тот комитет под ее началом. Она была безжало­стным председателем, хотя жестокость ни в коей мере не была ей свойственна, только справедливость и правда. Голая справедливость и такая же обнаженная правда. Без смущения и сочувствия к тем, кто посягнул и нарушил их. Вот почему ее боялись не только двоечники и нару­шители порядка, опасались даже учителя. Опасались и пророчили большую будущность: секретарь райкома партии - самое малое.

Но никому из ее школьного окружения даже в голову не могло прийти, что на самом деле она совершенно иная. Более того, ее нет вообще среди них, в сегодняшнем дне нет, среди мышиной возни, игры в передовиков и от­личников, актива и пассива. Она целиком и полностью в прошлом веке. И никакая она не Надя, отличница и ак­тивистка, девочка, приходящая на физкультуру в растя­нутых и заштопанных трикотажных шароварах. Она гор­дая и своенравная красавица, княгиня Мария Николаев­на Волконская. Вот в ком она пребывает сегодня на зем­ле. Вот кем продиктован ей здесь каждый шаг. Сердцем, глазами кого она тревожно и вопрошающе присутствует в этом мире.

Преображение свершилось в обновленном доме над пропастью оврага, в темной нише между грубкой и сте­ной горницы. Она только на минутку заснула там между полуденной дойкой козы и выгоном ее на пастбище и двумя деповскими паровозными гудками - на обед и с обеда - и проснулась в совершенно ином мире и време­ни и безоговорочно приняла тот мир и то время. Не выходя из дома, отдернула с окна занавеску и увидела не стадион для детских игр в футбол, а кандальный сибир­ский тракт, тройку лошадей, уносящих вдаль серую ки­битку, в окне которой под черной вуалью мелькнуло ее, Надино, лицо. Она готовилась к сошествию в каторж­ный рудничный ад, где находился ее муж, как к обрете­нию рая.

Ад и рай одновременно обрела и маленькая Надя. Два мира. И поначалу они никак не стыковались, не могли притереться друг к другу. Как невозможно в одной ли­чине сразу быть и грешником, и праведником, так и Надя долгое время не могла отважиться, какой из миров при­нять. Выбирать надо было решительно и быстро, пото­му что дел вокруг невпроворот. Надо было торопиться в поле, окучивать картошку, мыть полы, поливать гря­ды... Да мало ли дел, как репьев на хвосте у их собаки. Мать в летний день не успевала давать приказания, сама разрывалась на части. И Наде было жалко оставить ее здесь одну. И княжеской жизни, хотя она совсем не знала...

Реальный дерганый мир уже заявил и поставил на нее. Но постепенно она научилась обманывать его. Притво­ряться, что подчиняется ему, а на самом деле с головой окунулась в прошлое, ушла в минувший век, хотя и там по первости было много непонятного. Никак не могла разобраться с мужем. Хотя у нее уже было трое детей, чем-то не глянулся ей Сергей Волконский, зубы все были видны, когда улыбается. К тому же лицо у него оказа­лось каким-то асимметричным, одна его половина вро­де бы тоже находилась в ином, не девятнадцатом веке. И еще была в нем остужающая Надьку особенность: князь под старость лет начал забалтываться, слушать и любить только самого себя. Надька и бросить его не могла, со­весть не позволяла, но сердце к нему, как прежде, не лежало. Она понимала, что это гадко, нельзя ведь оби­жать человека, страдающего, находящегося в изгнании. Но это с одной только стороны, а с другой: не отдавай поцелуя без любви?! Как здесь быть? Надька изводила себя, вновь и вновь заставляла любить немилого ей че­ловека. Чем бы это кончилось - одному Богу ведомо. Но тут грянула новая беда. Она встретилась с Михаи­лом Сергеевичем Луниным, другом "Марса, Вакха и Венеры". Это была любовь с первого взгляда, может, потому, что он насмешничал над ней. Глаза смеялись, а губы тянулись к ней. И она не могла противостоять его губам, хотя и страшно терзалась. Знала, что в будущем он будет ей непременно изменять, но ничего не могла с собой поделать.

Она ведь тоже была неверной женой. Из-за этой не­верности еще крепче, страдательнее любила Волконского и мечтала о Лунине. Душа ее не выносила этой грехов­ной двойственности, но и обуздать ее было свыше сил. Нераскаянный декабрист ворвался в ее жизнь, подобно смерчу, может быть, единственный из всех, кто никого не предал, не заложил, для которого долг и честь были действительно выше присяги. Знает, что идет под суд, может, и на смерть, под честное слово отправляется на охоту. И возвращается с охоты, добровольно отдается в руки палачей. Да на его бы месте она...