Бунт на борту - [8]

— Стой!.. Стой, лешман!.. Пальну счас!..

— Ты стой, присяжная душа! Хошь одним выстрелом двух зайцев подбить? Вре-ошь! Не тронь курок, худо будет!..

— Отпусти мушкет, сволочь!

— Беги, Чумак, — молил из окна Савва и, гремя цепями, в забытье рвал переплеты решетки.

— Пусти курок, бритое рыло!

— Врешь, варнак!.. Караул, ко мне. На помо-ощь!

— Заткни хайло!..

Грохнул выстрел. Пороховая вспышка осветила на миг два свившихся в клубок тела у подножья башни и бледное лицо в окне заплечной.

— Палишь?.. Так вот те на закуску!..

Послышался характерный отрывистый вздох человека, наносящего удар, затем хриплое клокотанье. И сразу стало тихо и темно…

…Из-за башни на бешеном беге вывернулся Маягыз, споткнулся обо что-то большое и тяжелое и полетел, скребя землю носом. Мотая ушибленной, гудящей головой, поднялся на колени, пошарил вокруг себя рукой, нащупал пуговицы солдатского мундира. Руки башкира поползли дальше, к голове, и вдруг замерли. В горле караульного торчал широкий медвежий кинжал. Маягыз стряхнул с руки теплую липкую кровь, молча вскочил, подбежал к двери заплечной, сорвал замок, торопливо высек огонь. Первое, что бросилось в глаза — погнутые прутья решетки. Перевел взгляд ниже. На полу катался в предсмертной икоте Савва. Маягыз опустился на гнилую солому и завыл:

— Сандат помер, Савка помер!.. Ой-буй-яй!..

В полуоткрытую дверь неслись надрывные вопли набатного колокола, стонущий дребезг чугунных бил. На двор? мелькали огни смоляных факелов.

4

Под утро с юга пришла первая весенняя гроза. В горах буйно метался теплый, влажный ветер. Под грохот грозы и вой ветра задремал чутко Хрисанф. Разбудил его стук в дверь опочивальни. Спросил недовольно:

— Чего бузуешь? Кто там?

— К вам-с, Хрисанф Яковлич, — ответил робко из-за двери главный приказчик, — старичок вас один здесь повидать просит.

Бросил отрывисто, словно тявкнула злобно собака:

— В шею! Спать хочу!..

Слышно было, как приказчик потоптался у двери, затем еще более робко окликнул:

— Хрисанф Яковлич, спите?.. Он говорит, лосман. Насчет баржи.

— Чего? — разом сорвал с себя одеяло Хрисанф. — Лосман? Ужо выйду, оболокусь только. В контору его сведи.

В конторе Хрисанфа ждали двое: исполинского роста старик с серебряной бородой до пояса и малец, мальчишка лет шестнадцати. Хрисанфа сразу приковало лицо мальца. Напряг мысли в мучительном усилии припомнить, где он видел вот такие же большие, чуть навыкате серые глаза. Но так и не вспомнил, а потом сразу обозлился:

— Чего тебе, дед? Чего спозаранку булгачишь? — И тут только заметил странную неподвижность лица старика, волосы, остриженные по-раскольничьи, в скобку, седую в кудрях бороду. Подумал с неприязнью: «Двоедан, не иначе».

Старик согнул в поклоне широкую спину:

— К тебе, кормилец. Наслышан я, што ты сто рублей золотом сулишь тому, кто твою баржу на Егошихинский завод проведет. Дозволь мне, кормилец. Сорок годов я по Чусовой баржи водил. А счас обнищал вовсе, подушная одолела.

— Чай, двойную дань платишь? — не скрывая злобы, спросил Хрисанф. — Из двоеданов, вижу, ишь, под горшок обстригся.

— Так, кормилец, старой веры держусь.

— А по мне шут с тобой, за што хошь держись, а только, выходит, ты ворог мой? Чай, заришься завод мой подпалить?

— Дальний я, кормилец, аж из-под Катеринбурга, не знаю ваших делов здешних. Нашто мне твой завод сдался? Дыми, со господом, на здоровье.

— Та-ак, — удовлетворенно протянул Хрисанф. — Ну што ж, веди баржу, платой не обижу. Доволен будешь. А пока на-ка задаточек, на водку, — протянул он старику серебряный целковый. Но старик не шелохнулся. Хрисанф удивленно повел глазами и увидел сгорбившегося главного приказчика, видимо, желавшего что-то сказать, но от испуга только бормотавшего неразборчиво под нос.

— Ну, чего гугнишь? — прикрикнул на него Хрисанф. — Язык отнялся?

— Да он слепой, Хрисанф Яковлич, лосман-то.

Хрисанф присмотрелся внимательно к старику и понял причину каменной неподвижности его лица, хрустальной пустоты его глаз. Тонкая складка безгубого рта Хрисанфа сжалась в углах. Увидев это, приказчик задрожал крупно, словно ехал по ухабам.

— Вы што ж, потешки строите? — спокойным, но зазвеневшим внезапно голосом спросил Хрисанф. — Издеваться задумали? Слепого лосмана подсовываете? А ты, пес, — повернулся он к приказчику, — видно, по Сторожевой башне да Маягызовой лапше соскучал?..

— Годи, кормилец, — тихо перебил Хрисанфа старик, — не гневись напрасно. Зачем мне глаза, коли я и без них Чусовую вижу, по рокоту ее волн скажу, где какой остров, нанос, старица аль рукав находится. Дай мне только помощника поглазастее, на всякий случай. Ведь я только два года назад глаза потерял, божьим попущением темная вода подступила.

— Да ты очумел, старик! — крикнул Хрисанф. — Барку-то по Чусовой вести — не кадеей[7] вашей махать!

— Знаю, кормилец, говорил же я тебе, сорок годов на этом стою. Знаю и то, што с Чусовой не шути, головой ответишь. А мне еще пожить хоцца, винца с хлебцем попить. Не сумнись, кормилец, в целости твою барочку доведем.

Хрисанф в раздумье отошел к окну. Окинул взглядом почерневшие, обтаявшие вершины гор и хребтов. Тоскливая мысль защемила сердце: «Буйствует весна, дружно идет. Еще день-два — и паводку конец».