Бунт мужчинистов - [2]

Вот, например, фасоны конца девятнадцатого столетия. Они определенно были чисто мужскими, так как не сохранилось ни одной фотографии или картины, на которой можно было бы увидеть женщину в подобном одеянии, хотя в общем-то ничто не могло помешать ей вырядиться мужчиной, если б она сама вдруг того захотела. Конечно, для современной эпохи с более мягким климатом и перспективой искусственного управления погодой такие костюмы казались слишком уж громоздкими и неудобными. Чем дальше столетие за столетием углублялся Поллиглоу в прошлое, тем печальнее качал головой, когда напрягая зрение, вглядывался в не очень-то четко выполненные древние гравюры. И совсем уже угрюмо рассматривал разорившийся бизнесмен изображения рыцарей в латах, тщетно пытаясь представить себе кольчугу с застежкой «молния» на спине. Наконец он устало откинулся назад и обратил внимание на мужской портрет времен пятнадцатого столетия, лежавший у его ног среди груды других просмотренных ранее картин.

Вот это мгновенье и стало тем отправным пунктом, с которого началось исчисление эпохи мужчинизма.

Большую часть портрета прикрывали несколько других рисунков. Теперь тесно облегающих пухлые мужские ноги гладких лосин, глянув на которые Поллиглоу несколькими минутами раньше тут же в отвращении закусил стариковские высохшие губы и не стал изучать портрет более тщательно, почти не было видно. Зато особенно четко просматривался выразительный клинообразный выступ, который ни с чем нельзя было спутать: усталому взору Поллиглоу во всей своей неповторимости предстал… ГУЛЬФИК!

Этот небольшой мешочек, который некогда пришивали впереди лосин или бриджей — как легко его можно было бы добавить к мужскому комбинезону! Такая деталь одежды была, бесспорно, окончательно и бесповоротно только чисто мужской! Любая женщина, разумеется, тоже могла облачиться в подобный комбинезон, но для нее гульфик будет не только абсолютно бесполезным, но неоправданным никакими функциональными или эстетическими соображениями, но — и это самое страшное для женского самолюбия — еще и сделает ее посмешищем в глазах окружающих.

Поллиглоу работал всю ночь, делая грубые наброски для своих модельеров. И даже тогда, когда он, в конце концов совершенно уже обессилев, свалился в постель, в нем все еще бурлил такой энтузиазм, что он позабыл про сон и, приподнявшись на локтях, оперся ноющими от усталости лопатками об изголовье кровати. Перед его мысленным взором плясали видения миллионов гульфиков, раскачивавшихся из стороны в сторону. Они волна за волной накатывались в его взбудораженном воображении, пока он вглядывался в темноту.

Но оптовики отказались брать новый фасон. Старый комбинезон Поллиглоу — да, пожалуйста: пока еще оставалось какое-то небольшое количество консервативно настроенных мужчин, скептически относившихся ко всяким новомодным штучкам-дрючкам и предпочитавших привычные и более удобные в носке фасоны. Но кому, скажите на милость, взбредет в голову принять это отнюдь не эстетическое новшество? Зачем бросать столь откровенный вызов общепринятой догме взаимозаменяемости полов, размахивая гульфиком, как флагом, прямо перед лицами многочисленных правоверных?

Он терпеливо учил своих продавцов не использовать подобные аргументы в качестве извинения за провал его затеи. «Продавая такие комбинезоны, надо налегать на следующие два лозунга: обособленность и дифференциация! — кричал он на них, когда они швыряли в его кабинет целые кипы непроданных комбинезонов с гульфиками. — Надо научиться продавать их, исходя из изначально присущих мужчинам отличий от женщин! Это наша единственная и последняя надежда — да и надежда всего нашего мира!» Поллиглоу почти не обращал внимания на то, что с каждым днем его бизнес чахнет все больше и больше. Он хотел спасти мир. Он был потрясен до глубины души явившимся ему откровением: он обязан во что бы то ни стало возродить гульфик, только он и никто другой. А всем остальным придется лишь смириться с этим — для своего же собственного блага. Он залез в громадные долги и развернул скромную рекламную кампанию. Игнорируя наиболее дорогостоящие средства массовой информации, собирающие многомиллионную аудиторию, он сосредоточил свои скудные средства на сферах развлечения, предназначенных исключительно для мужчин. Его реклама появилась в некоторых имевших высокий зрительский рейтинг телепрограммах — таких, например, «мыльных операх», как «Муж сенатора», — и в наиболее популярных журналах для мужчин — «Признания ковбоя» и «Скандальные истории, случавшиеся с воздушными асами времен первой мировой войны». Содержание рекламы не отличалось разнообразием, независимо от того, были ли это одностраничные цветные вкладки или шестидесятисекундные телевизионные клипы. Взору читателей или зрителей обычно представал здоровенный детина с таким выражением лица, которое красноречивее всяких слов предлагало всем окружающим катиться к чертовой матери. Он курил огромную черную сигару, на голове его красовался коричневый котелок, небрежно сдвинутый набекрень. И был он одет, естественно, в комбинезон Поллиглоу фасона «Только для мужчин», впереди которого свисал огромный гульфик зеленого, желтого или красного, кричаще красного цвета. Первоначальный текст состоял из пяти выразительных строк: