Бунт континента - [8]
Первым говорил мистер Ливингстон. Описывая тягостное положение колонии Массачусетс, он призвал слушателей вообразить, что бы стало с ними самими, если бы британский парламент приказал блокировать гавань Нью-Йорка. Прекратился бы подвоз всех товаров, доставляемых водой из Вирджинии, Джорджии, Северной и Южной Каролины, Род Айленда. Бревна из Пенсильвании, пенька из Коннектикута, яблоки и сидр из Нью-Джерси, предназначенные на экспорт, начали бы переполнять портовые склады. А ведь у Вестминстера есть прекрасный повод для закрытия: в апреле группа патриотов, подражая бостонцам, переоделась мохавками, захватила британский торговый корабль, стоявший на рейде, и тоже выбросила в воду груз чая.
То, что говорил мистер Ливингстон, было хорошо известно собравшимся. Но слова, прочитанные в памфлете или в газете, в уюте своего дома, не могли так доставать до сердца, как слова, летящие над головами трехтысячной толпы. Будто невидимые магнитные нити натягивались между оратором и слушателями, они сгущались, сдавливали дыхание, преображали сказанное в неопровержимую истину. Гамильтон еле сдерживал себя, чтобы не вскочить и не начать восторженно аплодировать, не дождавшись конца речи.
Другие выступавшие призывали выразить солидарность с попавшими в беду жителями Массачусетса. Пусть в Лондоне увидят, что все тринадцать колоний способны действовать заодно, что их не удастся подавить поодиночке. Через два месяца в Филадельфию съедутся делегаты, выбранные для участия в первом Континентальном конгрессе. Этот Конгресс выработает план противоборства с произволом британского парламента. Наш долг — как и долг каждого американца — принять активное участие в исполнении и осуществлении предложенных мер. Конечно, прекращение торговли с Англией, Ирландией, Вест-Индией будет для многих чревато материальными тяготами. Но, когда речь идет о защите свободы, материальные интересы должны отступить на второй план.
Гамильтон, обводя взглядом поднятые лица слушателей, вдруг испытал болезненный толчок в горле и поначалу не мог понять, что произошло. Стал вглядываться снова и тут же напоролся — отыскал — возликовал — испугался: широко открытые глаза Китти Ливингстон сияли ему — да, ему одному! — из-под соломенной шляпки с голубыми лентами. Ведь можно было догадаться, что она не захочет пропустить выступление отца! От волнения он забыл приготовленное начало своей речи и, когда дошла его очередь, начал невпопад, с первого подвернувшегося — с атаки на памфлеты лоялистов-тори:
— ...Они хотят заверить своих читателей в том, что ссору с метрополией раздувают несколько смутьянов, придравшихся к трехпенсовому налогу на чай. Близорукие слепцы! Неужели они действительно не понимают, что речь идет о попрании прав и свобод английских подданных? «Великая хартия вольностей» была дана нам шесть веков назад. Но сколько раз англичанам приходилось снова и снова подниматься на борьбу за перечисленные в ней права!..
«Нет, не то... Нужно о главном: о коренном различии между свободой и рабством... Вот, сейчас...»
— Мы не наивные идеалисты, мы не требуем какой-то абсолютной и полной свободы. Свобода человека, живущего в обществе, всегда будет ограничена законами. Иначе это будет торжество беззакония и произвола. Но огромная разница между свободой и порабощением состоит в том, кто будет составлять свод законов. Если народ создает его сам, через своих избранных представителей, в результате получится страна, которую мы по праву назовем свободной. В палате общин Британского парламента нет ни одного делегата, посланного туда американскими колониями. Поэтому попытки этих джентльменов контролировать и регулировать нашу жизнь есть не что иное, как попытки порабощения...
Теперь он говорил легко и увлеченно, голос его далеко разносился над площадью. Любимые, сотни раз продуманные мысли и аргументы сплетались в логическую цепочку, как танцоры в хорошо отрепетированном танце. Под палящим солнцем обильный пот стекал ему в рот и на шею, но он не обращал внимания.
— ...Вспомнить только, как много раз мы обращались к лондонскому правительству с петициями и ремонстрациями! Имели они какой-то эффект? Жители Массачусетса обратились к трону с почтительной и верноподданнической просьбой — сменить деспотичного губернатора, которого они считали главным виновником происходящих волнений. И что же? Их петиция была объявлена «скандальной, злонамеренной и лживой клеветой». А один из членов парламента в своей речи заявил, что с американскими колониями нужно поступить так, как Рим поступил с Карфагеном.
Конец его речи утонул в криках одобрения и аплодисментах. Люди подходили, чтобы пожать ему руку, пригласить в гости, попросить текст вы-ступления для публикации в газете. Он благодарил, принимал приглашения, обещал подготовить текст речи. Но при этом все привставал на цыпочки, пытаясь выглянуть из-за широких плеч, поймать взглядом шляпу с голубыми лентами. Пот заливал глаза, и все, что удавалось разглядеть, были бесконечные ряды белых пятен с черными дырами кричащих ртов.
5 сентября, 1774
«Вот вопрос величайшей важности, стоящий перед Конгрессом. Если каждая колония будет иметь один голос, этот метод может привести к великому неравенству и несправедливости, ибо пять маленьких колоний с населением сто тысяч человек каждая смогут взять верх над четырьмя большими с населением по пятьсот тысяч. Если мы дадим голос каждому делегату, тоже возникнет неразбериха, ибо одни колонии прислали больше делегатов, чем другие. Неодолимые трудности возникнут перед нами, если мы попытаемся распределять голоса по важности различных колоний — как ее определить? Может быть, вес и значение колоний должно определяться просто числом жителей? Или объемом производимых ею товаров? Или объемом импорта и экспорта?»
Опубликовано в журнале "Звезда" № 7, 1997. Страницы этого номера «Звезды» отданы материалам по культуре и общественной жизни страны в 1960-е годы. Игорь Маркович Ефимов (род. в 1937 г. в Москве) — прозаик, публицист, философ, автор многих книг прозы, философских, исторических работ; лауреат премии журнала «Звезда» за 1996 г. — роман «Не мир, но меч». Живет в США.
Когда государство направляет всю свою мощь на уничтожение лояльных подданных — кого, в первую очередь, избирает оно в качестве жертв? История расскажет нам, что Сулла уничтожал политических противников, Нерон бросал зверям христиан, инквизиция сжигала ведьм и еретиков, якобинцы гильотинировали аристократов, турки рубили армян, нацисты гнали в газовые камеры евреев. Игорь Ефимов, внимательно исследовав эти исторические катаклизмы и сосредоточив особое внимание на массовом терроре в сталинской России, маоистском Китае, коммунистической Камбодже, приходит к выводу, что во всех этих катастрофах мы имеем дело с извержением на поверхность вечно тлеющей, иррациональной ненависти менее одаренного к более одаренному.
Приключенческая повесть о школьниках, оказавшихся в пургу в «Карточном домике» — специальной лаборатории в тот момент, когда проводящийся эксперимент вышел из-под контроля.О смелости, о высоком долге, о дружбе и помощи людей друг другу говорится в книге.
Умение Игоря Ефимова сплетать лиризм и философичность повествования с напряженным сюжетом (читатели помнят такие его книги, как «Седьмая жена», «Суд да дело», «Новгородский толмач», «Пелагий Британец», «Архивы Страшного суда») проявилось в романе «Неверная» с новой силой.Героиня этого романа с юных лет не способна сохранять верность в любви. Когда очередная влюбленность втягивает ее в неразрешимую драму, только преданно любящий друг находит способ спасти героиню от смертельной опасности.
Писатель-эмигрант Игорь Ефремов предлагает свою версию убийства президента Кеннеди.
Сергей Довлатов как зеркало Александра Гениса. Опубликовано в журнале «Звезда» 2000, № 1. Сергей Довлатов как зеркало российского абсурда. Опубликовано в журнале «Дружба Народов» 2000, № 2.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.